— Не трепыхнулся, стервец, я его поленом по маковке огрел!

Боярин Бутурлин ухмыльнулся, покачав замотанным в мешковину поленом, которым несколько раз приложил самозванца — тот лежал у печки, раскинув в стороны руки.

— Ты не убил его часом — он хоть дышит?

— Живуч, собака, три раза треснул, пока обмяк. Кость вроде не проломил, жалеючи лупил, окаянного!

На всякий случай Бутурлин склонился над самозванцем, приложил ухо к груди, ухмыльнулся радостно:

— Живой, паскудник, сердечко бьется! Сейчас я повяжу царика крепко, а то еще очнется некстати, хлопот не оберемся!

— Ты ему рот заткни тряпкой, а то еще закричит. Казаки воровские тут бродят, спасти могут. А оно нам с тобой надо?

Вопрос был задан в пустоту, ответа на него не требовалось — князь Рубец Мосальский прекрасно понимал, что за посягательство самозванца, которого казаки и холопы принимали за царя Димитрия Иоанновича, их просто убьют, и это в лучшем случае. Ежели Лжедмитрий очнется не вовремя, то придумает жесточайшую казнь, на которые мастак — множество воевод и бояр повелел казнить немилосердно, упырь кровавый.

— Ты сам Маринку вяжи крепко, и пасть ей заткни. Но смотри, чтобы эта подстилка не задохнулась ненароком!

— Не учи ученого, сам знаю!

— Бережно с ней надо, Вася, бережно — дорогой товар, нам его портить никак нельзя, государь Иоанн Владимирович обидеться может!

Бутурлин тоже посоветовал ему в ответ, сам же уже связал самозванцу руки и ноги заранее приготовленными веревками, а в рот воткнул кусок рушника, уминая его пальцем.

Привычное дело, если посудить — таким нехитрым навыкам любой боярин с детства учился. Как и «допросу с пристрастием» каленым железом и горячими углями — «языки развязывать» пленникам, чтобы словоохотливыми были, и обо всем искренне поведали, со слезами надрывными от жалости к себе, и чтобы мук дальнейших избежать.

Вот только напрасно сие — дальше продолжать мучить надо, чтобы от боли тот с ума сходить стал. Только тогда пытуемый быстро отвечать начнет, ничего не утаивая и не думая над ответами, которые из самой души идут. Но, конечно, лучше ката опытного иметь под рукою, да на дыбу вздернуть, руки в суставах из-за спины выводя и выламывая — вот тогда в самое изумление впадают, и как глаза круглыми становятся, сечь кнутом надобно. Потому любовно сплетенный из полосок кожи кнут «длинником» называется, и самую настоящую «подлинную правду» им выбивают — под кнутом то есть. Ничего утаить не могут, кхе-кхе…

— Ну, стервь гладкая, щас я тебя!

На секунду Василий Михайлович испытал яростное желание разорвать на полячке платье и насиловать ее сколько можно. Но сдержал себя, понимая что таким «куском» подавиться можно. Как тогда царевну Ксению Годунову мог бы — девка безучастно лежала, раскинув ноги, обесчещенная первым самозванцем. И хотя тот предложил, но хватило ума отказаться от злого похотливого дела. Ведь ежели о том проведают, то царю попеняют и только, а вот ему могли запросто нож в спину воткнуть, «годуновцев» вокруг хватало. И повезло, что устоял от соблазна отведать прелестей царевны…

Замотав руки «царицы», Рубец Мосальский также ловко спеленал ноги, а затем сунул в рот кусок парчи, связав его в толстый рулончик. Дышать сможет полячка, а вот кричать уже нет. А в Дмитрове царские палачи с них живо всю «подноготную» выпытают, это когда жертве раскаленные иголки под ногти втыкают, и от боли люди всю правду говорят. Зато нагноения никогда не бывает, а вот если иглы холодными вгонять, то персты гнить начинают, их потом отсекать приходится.

— Эй, люди, сюда подите живо!

На негромкий голос Бутурлина дверь открылась, и в комнату вошли три боевых холопа боярина — доспехи и кафтаны на них были забрызганы кровью. Да и на лицах были кровавые пятна — зато теперь можно было не опасаться, что сполох поднимут.

— Баб и слуг всех порубили, они Федьку зарезали!