Думаю, эти слова его обожгли. Муж загнал меня в угол и так сильно прижал к стене, что я чуть не выронила Эллисон. Он отклонился, словно хотел меня ударить. Страх, что он нечаянно заденет Эллисон, видимо, придал моему взгляду такую ярость, что он все понял. Он мог сделать то, что ему хотелось, но тогда бы навсегда потерял покой.

Ему нужно было как-то выплеснуть злобу, и он, сжав кулак, поскреб костяшками о кирпичную церковную стену. До крови.

– Черт возьми! – сказал он, обращаясь то ли ко мне, то ли к себе самому. – Черт возьми!

Покачав головой, я вошла в церковь и как ни в чем не бывало села рядом со свекрами. Они, как обычно, вместо приветствий удостоили меня взглядом, в котором читалось их желание, чтобы нас с Эллисон не существовало вовсе. Муж пытался скрыть кровоточащую ссадину на руке, вытерев ее о темный носок, но его мать, Имоджен, все же наклонилась к нему, чтобы узнать, что стряслось. Он пожал плечами, и она посмотрела на меня так, словно во всем была виновата я.

Больше он не доставлял мне никаких неудобств, вот только алименты выплачивал неохотно. Во всем остальном старался быть для Эллисон хорошим отцом – забирал ее к себе на выходные, – и наш конфликт на их взаимоотношениях никак не сказывался. И хотя мне частенько казалось, что он строит из себя примерного отца только для того, чтобы выставить меня плохой матерью, я не собиралась лишать Эллисон возможности с ним общаться. Хоть он и дал мне понять, что мигом может забрать у меня дочь, если захочет оставить меня ни с чем.

– Ваша честь, она хоронит гомосексуалов, – произнесла я вслух, глядя в окно и выискивая глазами его машину. – И втягивает в эту мерзость мою дочь.

И вот он заехал на участок, который раньше принадлежал ему. Когда он подъехал к дому, я выдавила милую улыбку, которой мы обычно смотрим на людей, думающих, что мы им что-то должны. Но, увидев, как из машины выпрыгнула Эллисон, я улыбнулась во весь рот.

– Мама! – крикнула она.

Он, сидя в машине, подозвал дочь к себе. Будто у них был какой-то общий секрет – что-то я в этом сомневаюсь. Он так делал всегда, и милосердная часть моего сердца хотела верить, что он так поступает потому, что ему тяжело расстаться с Эллисон. А зачерствелая часть моего сердца знала, что таким образом муж пытается испортить волшебный момент нашего воссоединения. Пытается заставить ее обернуться, а меня – обратить на него внимание. Со мной это не срабатывало.

Уезжать он не спешил, и я начинала злиться. Дело было в воскресенье накануне Рождества, и перед службой мне нужно было нарядить Эллисон в красивое зеленое платьице. Я потратила несколько недель, чтобы вручную украсить его оборками. Мне было важно, чтобы мы выглядели подобающим образом. Успокоилась я, только когда мы сели в машину и я обхватила лицо Эллисон руками, чтобы в последний раз проверить, хорошо ли она умыта. Машинально дотронулась до ее лба и проверила, нет ли у нее температуры. Этот жест уже превратился в ритуал. На долю секунды я мысленно куда-то улетела, и Эллисон успела вырваться из моих рук.

По дороге в церковь Эллисон стало скучно. А может, она просто не выспалась, ведь отец разрешал ей ложиться поздно, чтобы доказать, что с ним очень весело. Я, как всегда в таких случаях, притворилась, что машины впереди ведут не люди, а обезьянки.

– Они бросают банановую кожуру. Пригнись! – крикнула я. – Пригнись, Эллисон!

Эллисон пронзительно завизжала, а я обхватила руль так, словно готовлюсь резко свернуть, чтобы уклониться от воображаемой атаки.

Занятия воскресной школы проводились в галерее, и, пока Эллисон играла в детской комнате, я помогала преподавателю. Я согласилась на это прежде всего потому, что мне хотелось быть полезной, а женщины из церковного хора ясно дали мне понять, что не потерпят, если крашеная разведенная блондинка будет петь «Пребудь со мной» рядом с их мужьями. А еще на занятиях воскресной школы у людей была возможность передохнуть после выпитой с утра «кровавой Мэри». На каждой встрече изучалась новая тема. На этот раз мы обсуждали служение: было много разговоров о кормлении больных и заботе о ближних.

Я поймала на себе взгляды братьев Джонсон. Они были моими ровесниками и в юности подавали большие надежды. Теперь же от подросткового возраста у них осталась лишь похотливость. После занятия они задержались в дверях, чтобы посмотреть мне вслед.

Я обернулась и поднесла руку к воротнику сзади.

– У меня до конца застегнута молния?

Братья смутились.

– Вы раздевали меня все занятие, вот я и решила убедиться, что вы все же одели меня вновь, прежде чем я появлюсь на людях.

Я стояла достаточно близко, чтобы убедиться, что их лица становятся свекольно-красными, а потом пошла в игровую комнату за Эллисон. Она сидела в стороне от остальных детей, которые играли в дочки-матери и не могли договориться, кто будет мамой.