Не нужно было говорить мальчику, но я не уверена, что было правильно и дальше лгать. В таких ситуациях ничего не помогает. И нет ничего правильного.
Вскоре после того, как мама мальчика вошла на него посмотреть, Дэниел отстранил меня от работы. Я его не видела до самого следствия, где меня допрашивал какой-то высокомерный юрист.
Последние слова, которые я сказала Дэниелу, когда уходила, когда меня оторвали от моих пациентов, были такие: «Когда будешь осматривать Мейзи на третьей койке, не забудь, чтобы у тебя на стетоскопе была обезьянка. Мейзи ее любит, ей так легче».
Глава 47
Мы стояли на парковке, был холодный ноябрьский вечер.
– Что будешь делать? – спросил Амрит.
Он был в новых ярко-белых штанах.
– Что? Ничего, – ответила я.
– Ну, не будешь же ты и дальше тайно бродить по больничной парковке?
Я обернулась к нему. Он глядел в небо.
– Мне просто этого не хватает.
Молча присев рядом с Амритом, я вспомнила Джека. Я ведь точно так же поступила, оказалась таким же самоуправцем – решила, что законы медицинской этики не для меня писаны. Но разве он или я – плохие люди? Я – нет. Хотела как лучше. Просто запуталась.
Но разве я рассказала ему о своем прошлом? Нет. Но Джек в моей почте не копался.
При этой мысли я вздрогнула, как от боли. Вторжение в чью-то частную жизнь никогда не приносит хорошего. А забыла об этом в своей отчаянной погоне за правдой.
Но это, безусловно, было плохо, и щеки у меня горели от стыда.
Я все смотрела на окошко напротив, где это случилось, почти ожидая, что мальчик сейчас в нем покажется. Или не он, а Доминик Халл, который протягивал одну руку, чтобы постучать, а в другой держал блокнот.
Ведь они оба могли быть одним человеком. Примерно тот же возраст, даже внешне похожи: копна темных волос, эта дурацкая манера стоять, слегка сгорбившись.
Я подобрала камешек с асфальта, покрутила в пальцах, выпустила. Все совсем перепуталось, и кто знает, что теперь хорошо и что плохо?
Я повернулась к Амриту.