Наступила очередь поработать его смене.

Решение о том, что делать дальше, далось им просто. Они купили дом Эмили Лонгпре на деревенском лугу в Трех Соснах.

Арман и Рейн-Мари Гамаш обрели жилище.

И вот теперь он сидел на веранде, поглаживал большим пальцем ладонь жены, а скрипач наигрывал знакомую мелодию, и Арман Гамаш знал, что ему здесь хорошо.

Рейн-Мари держала мужа за руку, смотрела на дочь и зятя на деревенском лугу и вспоминала свой разговор с Жаном Ги во время танца. Он говорил ей, как ему будет не хватать Армана. Да и всей Квебекской полиции будет его не хватать.

– Но все понимают его желание уйти в отставку, – поспешно заверил ее Жан Ги. – Он заслужил отдых.

Рейн-Мари рассмеялась, и Жан Ги чуть отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Что такое? – спросил он.

– Арман родился для того, чтобы делать то, что он делал. Он может уйти в отставку, но не на покой.

– Правда? – спросил Жан Ги с сомнением. – Мне показалось, что шеф совершенно уверен.

– Он еще этого не знает.

– А вы? Вы не будете возражать, если однажды он надумает вернуться в полицию? Если вы скажете «нет», он вас послушается.

Выражение ее лица сказало Жану Ги, что не ему одному пришлось делать тяжкий выбор.

Рейн-Мари держала мужа за руку и смотрела на него, а он наблюдал, как танцуют Жан Ги и Анни.

– О чем ты думаешь, mon beau? – спросила она.

– Больше не будет одиночества, – сказал Гамаш, заглянув ей в глаза.

«Ступайте теперь в свой дом. Войдите в дни вашей общей жизни».

Возвращая Бовуара своей дочери в середине первого танца, Арман Гамаш увидел что-то в глазах Жана Ги. Помимо счастья, помимо острого ума, помимо страдания, Арман Гамаш увидел какое-то свечение. Блеск. Сияние.

«И пусть ваши дни будут добрыми и долгими на этой земле».