— Конечно, — вздохнул он, — вам-то хорошо, Кэп. Вы всё забываете. А день за днём на всё это смотреть…
Я взял бурый пластиковый поднос с едой и пошёл к столам. Я как всё забываю, так всё и вспоминаю. Каждый день преодолеваю бегом тот «спуск Авернский», которым они неторопливо бредут. Та же тоска на ускоренной перемотке. Хрен поймёшь, что хуже.
Поколебавшись, присел к Натахе. Надо верить себе вчерашнему, ибо кому ещё-то? Сэкиль скорчила рожицу, вздохнула и пересела к нам. Как там написал вчерашний я? «Липнет».
Котлета терпимая, картошка дрянь. Как будто замешана из сухого порошка. Крахмальная размазня без вкуса и запаха. Хлеб плохо пропечён. Компот ничего.
— Кэп, ты как сегодня? — спросила, дождавшись, пока я доем, Натаха.
— Не знаю, не с чем сравнивать.
— Ты каждый раз немного другой. Вроде бы всё вспоминаешь, но…
— Ты сють-сють меняесся, — кивнула азиатка, — сюточку.
— И в какую сторону? — мрачно спросил я.
— Да хрен тя разберёт, — махнула ручищей Натаха. — Но я даже рада. Хоть что-то тут меняется. Идём сегодня? Сказать рукоблуду, чтобы сухари завернул?
— Идём, — кивнул я. — Я ему уже сказал.
— Я надеюсь, он руки моет, — фыркнула Сэкиль.
— Хорошо, что ты в форме, Кэп! — обрадовалась Натаха. — Я заберу сухпай.
— Встречаемся где всегда. Через полчаса.
Я вспомнил. Стасик (все зовут его «Стасик», потому что его это бесит) зря обыскивает мою комнату. Я не такой дурак.
— Эй, осторожнее!
Чуть не пришиб дверью темнокожего вертлявого паренька.
— А зачем ты тут стоял, Смитти?
— Хотел постучать твоя дверь, белый маса, но боялся твоя сердиться!