– Ниже здесь не пройти, – сказал Андре и неодобрительно покачал головой, – но есть еще подвалы под старым крылом, там бывшие винные погреба. Надо подняться наверх и спуститься туда со стороны башни.

На этом Андре посчитал свой долг исполненным и решительно направился обратно.

Странная вещь, но Альберт, историк, никак не мог представить, как раньше люди могли жить в замках. Особенно зимой, в продуваемых сквозняками комнатах, без элементарных удобств. Понятно, что для господ создавали условия, но как жила простая дворня? Недаром жителей замков раньше узнавали по землистому цвету лица. Он навсегда запомнил сравнение профессора, когда холодным зимним утром тот подошел к окну аудитории и указал на недостроенный дом напротив:

– Видите эту бетонную коробку? Там еще не вставлены окна, не работает канализация, не проведено электричество, нет отопления. Через окна задувает снег. Теперь представьте, что вам придется там жить, имея из мебели лишь табурет да соломенный тюфяк.

Нельзя сказать, чтобы Альберт остался удовлетворен прогулкой. Он чувствовал, что наземные строения составляют лишь малую долю от всего комплекса, словно вершина айсберга, и можно только представить, какие гигантские пространства скрыты внизу. А он вместе с Андре посетил только небольшую часть подземелья. И это без учета подземных ходов, вырытых на случай внезапного бегства. В папке Крушаля историк нашел указание на один такой ход, ведущий в деревню под холмом, и также намеревался его разыскать.

Отвлекшись от раздумий, Альберт обнаружил, что шаги Андре еле слышны. Поспешив было за ним, он вдруг увидел по левую руку решетчатую железную дверцу, запиравшую собой каменный мешок со спиральной лестницей, уходящей вниз. Он просунул руку с фонарем между бурыми прутьями и посветил вглубь. Мрак поспешно впитался в стены – неровные, неотесанные, в белесых потеках. Грубые ступени разной высоты вели вниз. Историк прислушался, и ему померещился какой-то вой, такой далекий, что казался неявным. Вероятно, это пел ветер в бойницах, но оставаться стало страшновато. Поспешно выдернув испачканную ржавчиной руку, Альберт поспешил вслед за проводником дробно топая ботинками.

Порядком замерзшему историку поверхность показалась если не баней, то точно предбанником. Жаркой свободой, где в самом воздухе, в звуках, в красках была жизнь. Даже не хотелось идти на кухню, холодную, как и все помещения замка, где он предварительно приготовил себе для поджарки неплохой кусок мяса. Однако возвращаться к переводам не хотелось еще больше, и Альберт живо убедил себя, что очень голоден. Отказавшись от помощи Ивет, которая хлопотала тут же на кухне, он приступил к готовке, а заодно краем глаза изучал кухарку. Теперь уже казалось, что хмурость ее напускная, а характер невредный, ибо в глазах злость отсутствовала. Скорее в них было обтесанное годами равнодушие, гладкое, как голыши на берегу моря.

После обеда Альберт вернулся в каминный зал и сонно призадумался, сгорбившись над столом. "С завтрашнего дня – в Ле Ман, и корпеть в архивах", – размышлял он. Надо лишь определить отрезок времени, в течение которого Курсийон сыграл или мог играть заметную роль в истории, и на его основе проводить изыскания. В случае успеха, дядя, несомненно, захочет пригласить его еще раз, изучить более темное прошлое своей новой собственности. А работа непроста, если не увлекаться спекуляциями… Что и говорить, даже проверить историю девятилетней машины подчас невозможно, а уж историю девятивекового замка…

До глубокого вечера Альберт разбирал бумаги. Самые важные сведения он переписывал в блокнот. В списке, составленном еще дома после просмотра сайта архива, он помечал документы, которые следовало брать в первую очередь, учитывая новую информацию. Ведь в архиве на руки больше трех документов не дают. После этого надо оформлять новую заявку, и за полдня посмотреть много не успеешь. А если учесть, что название зачастую обнадеживает, а сам документ разочаровывает, то… То и выбирать из каталога надо весьма осторожно.

Но вот в зале стало сумрачно, и Альберт решил, что на сегодня хватит. Все необходимое было подготовлено. Оставалось аккуратно собрать все материалы в папку в том же порядке, в каком они были оставлены Крушалем, а поверх положить кипу карточек. Но, собирая бумаги, Альберт обнаружил среди черно-белых изображений замка цветную фотокарточку, склеившуюся с одной из открыток. Он осторожно отлепил ее и рассмотрел, щурясь от недостатка света. Судя по модели кабриолета на ней, фотография совсем не старая. Мужчина лет пятидесяти, с капитанской бородкой, обрамлявшей интеллигентное лицо, опирался на открытую дверцу. Он был в белой рубашке, машина тоже была белая, и тем мрачнее казалась серая восточная башня на заднем плане, словно предупреждение о надвигающейся опасности. Альберт перевернул фотографию. Карандашная надпись была грубо затерта ластиком. Уж не бывший ли это владелец замка, находящийся в больнице? Альберт покачал головой и уже собрался убрать фотографию в папку, но была в ней какая-то странность, которая удерживала взгляд. Машина, человек, башня… В самой верхней бойнице, узкой, чернеющей кошачьим зрачком, вроде как огонек. Альберт потер пальцем матовую поверхность, но яркое пятнышко осталось на месте. Скорее всего, дефект бумаги.

Возвращался в свою комнату Альберт почти на ощупь. Он сразу же зажег в комнате предусмотрительно купленные свечи, и мягкие желтые оттенки заколыхались на стенах. Небо было ясное, а луна большая и полная, и ее свет уже заместил ушедший дневной.

Душ принимать не хотелось: уж слишком холодно было в башне, причем холодно как-то по-осеннему. Если бы в печурке оказались дрова, Альберт, не раздумывая, разжег бы их. Но дров не было, и тогда из сундука был извлечен толстый колючий плед и наброшен поверх одеяла. Однако сам камин не остался без внимания. Привлекла внимание чугунная задняя плита, полускрытая печуркой. Альберт взял свечу в виде гнома, шляпка которого уже успела оплыть, и поднес к плите. На ней был изображен какой-то замысловатый герб, суть которого терялась в грубых завитушках, а вот надписи поверх герба и под ним были старательно сведены зубилом. Это удивило, ибо трудно было себе представить, чтобы в чугуне каминной плиты отливались сакральные письмена, потребовавшие в дальнейшем уничтожения. Больше похоже на следы религиозных войн. Хотя нет, наверное, на смену владельца… Какому аристократу нужен чужой девиз в собственном камине? Альберт провел пальцем по шероховатой поверхности, тут же оцарапался о заусенец и отдернул руку.

Попытка почитать на ночь какую-нибудь книгу провалилась. Как назло, книги он захватил одна другой мрачнее, а купленные утром "Страшные истории Луары" тревожили его душу, хотя днем, где-нибудь в шезлонге под солнцем, они вызвали бы лишь смех. Но и музыку слушать не хотелось из-за боязни пропустить какие-нибудь посторонние звуки. Какие звуки боялся пропустить Альберт – этого он и сам не знал. Скрип двери? Шаги на лестнице? Смеяться над страхами не получалось – внутренний смех выходил натянутым. В итоге, не в силах ничего с собой поделать, Альберт просто лежал с открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка, жалел об отсутствии снотворного и слушал замковую тишину, нарушаемую то скрипом, то шорохом. Иногда завывал ветер за массивными стенами и слышался хриплый плач совы где-то в районе старого сада. А лунный луч незаметно, но уверенно полз по стене в сторону зеркала.

Чтобы отвлечься от жутких мыслей, Альберт опять постарался переключиться на времена древние, попытался представить себе людей прошлого, которые почли бы за счастье переночевать в такой комнате в непогоду. Но представить их счастье не получалось. Зато все сильнее становилось ощущение присутствия чего-то постороннего и темного, чего-то такого, что прошлую ночь лишь приглядывалось, а вот теперь решилось заглянуть в гости. И это ощущение росло по мере перемещения лунного пятна, которое уже лизало край рамы.

Альберт и закрывал глаза, и снова открывал их; он то поворачивался к зеркалу лицом, то отворачивался, а все равно из башни хотелось бежать со всех ног. Куда угодно, хоть в лес. И это назойливое искушение – посмотреть в зеркало… "А может, просто взять да повернуть его лицевой стороной к стенке? – неожиданно подумал Альберт и, решительно откинув одеяло, сел на кровати. – Оно ведь просто стоит на полу. Давно надо было так сделать, еще засветло".

Поднявшись, он бочком подошел к пугающему раритету и осторожно ухватился правой рукой за раму, пытаясь приподнять угол и повернуть зеркало, как циркуль. Но это оказалось непросто. Тогда пришлось ухватиться уже обеими руками и подтянуть раму к себе. В зеркале блеснула полная луна.

– Ну что, сэр Роджер, – громко проговорил историк, чтобы разогнать уверенным голосом витающий в комнате страх, – ты-то, наверное, не боялся здесь ночевать?

И уже изготовившись крякнуть и поднять зеркало, Альберт вдруг не смог перебороть искушение и глянул прямо в темную муть с белым пятном луны. Да и глянул-то только потому, что показалось, будто это белое пятно лица, и Альберт попытался его разглядеть, и разглядел, и руки ослабли, а рама стукнула об пол.

На него смотрел рыцарь в серой кольчуге. Смотрел прямо в глаза из своего зазеркалья, словно глядел в собственное отражение. Звуки ветра за окном вдруг исчезли, комната померкла, и тут же что-то вязкое, цепкое, невидимое, навалилось, скручивая тело. Вырываясь, Альберт в панике замычал, захрипел, взвыл остервенело, но запястья приковало к раме, и от глаз рыцаря стало невозможно отвести взгляд. Но и то чужое лицо, все в глубоких продольных морщинах, тоже перекосило страхом.