— Ты прав, товарищ, особливо, когда она обижает трудящийся элемент, — в тон ему ответил я, поднимая выпавший из руки командира наган. — Его, гада, послали вроде бы дрова запасать в Тамбовской губернии, а он обобрал целую деревню красных бедняков и прикончил ни за что, ни про что безвинного инвалида.

— Надо бы его в ЧК сдать, — задумчиво сказал небритый.

— Сдать дело нехитрое, там таким штанам очень даже порадуются, — поддержал его я, добавив, однако, в свои слова немного скрытого контрреволюционного подвоха.

Мысль, что вместе с фальшивым товарищем в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем исчезнут роскошные галифе, попала в голову коммунару и больше ее не покидала.

— Действительно, штаны знатные, да и куртка комиссарская, — задумчиво сказал он, рассматривая лежащего посередине дороги командира. — С другой стороны, мы и сами партейные и можем разобраться по всей строгости. Чего зря товарищей по борьбе отвлекать на всякий мелкий элемент…

Пока мы обсуждали текущее положение дел, бойцы продотряда находились в полном смущении. С одной стороны у них было при себе оружие, с другой — получалось, что они действовали без законного мандата и сами могут попасть под строгий и быстрый пролетарский суд. Чем это обычно кончалось, они знали и сами. К тому же, вокруг нас собралось уже человек двадцать коммунаров, да и пулемет «Максим» в конце улицы заставлял реальнее взглянуть на свое положение.

— Верно мыслишь, товарищ, — похвалил я небритого. — Что у нас самих нет классового чутья? Создадим Ревтрибунал и осудим его по всей по революционной строгости.

— Оно-то, конечно, все так, и насчет чутья, и вообще, да как бы чего не вышло!

— А чего может выйти? Пусть фальшивую контру судят его же товарищи, которых он обманом вовлек в контрреволюционную организацию. Но если они проявят пролетарскую сознательность и революционную непримиримость, — сказал я громко, так, чтобы слышали все продотрядовцы, — то отпустим их подобру-поздорову, а если они такие же контрики, как этот, — я кивнул на командира, — то и им мало не покажется!

Мысль небритому так понравилась, что он тут же за нее уцепился.

— Слышали? — спросил он обступивших нас продотрядовцев и коммунаров. — Товарищ дело говорит!

— Мы, чего, мы согласные, — чеша затылок, сказал один из продотрядовских уголовников. — По строгости, так по строгости. Нам Ленька ни сват, ни брат, раз надо, так и засудить можем.

— Правильно говорит Семен, — поддержал его малорослый в кожаной куртке, тот, что первым ввалился в избу Ивана Лукича. — Мы люди маленькие, нам приказали, мы и делали. А Ленька Порогов нам никто Я сам про него подозрение имел, что он скрытая контра и буржуйская сволочь!

— Ну, тогда милости прошу в наш Всемирный дворец борьбы за культуру, — сказал коммунар, указывая на церковь. — А этого гада несите туда же, только осторожнее, чтобы чего-нибудь не повредить.

Бесчувственного командира подняли на руки и понесли в церковь. Следом повалили зрители. Мы с небритым пошли последними.

— Хочу тебя спросить, товарищ, — заговорил он, когда нас никто не слышал, — ты, я смотрю, сильно в политграмоте подкованный, к тому же в одном исподнем. Ты сам-то теми штанами не интересуешься?

— Нет, товарищ, но мне хочется вернуть свои штаны.

— А что ты думаешь про кожанку?

— Мне кажется, тебе она больше подойдет. Ты в коммуне какую должность занимаешь?

— У нас должостев нет, чай, не при царский прижим, мы все между собой равные. Другое дело, что мне товарищи больше других доверяют, вот я и советую им, что делать, когда в том есть нужда.