От тяготившей меня работы в хозотделе спасло то, что мать, как остро нуждавшуюся в жилье, включили в список застройщиков. Было такое движение в пятидесятые годы. Оно заключалось в том, что будущим жильцам выделяли участок земли и они сообща строили свой многоквартирный многоэтажный дом от фундамента до крыши. При этом сами рубили лес, пилили доски, делали двери и рамы. Все своими руками. Поскольку моя зарплата в триста рублей была вдвое меньше материнской, то и работать на стройку пошел я.

Оказался самым молодым. Благодарен старшим напарникам, которые оберегали меня как могли. Конечно, ни о каких четырех-шести часах трудового дня речи не шло. Более того, если раствор, например, привозили в шесть вечера, то, пока его не израсходовали каменщики целиком, ни о каком окончании смены «думать не моги». Но меня чаще отправляли отогреваться к печке-буржуйке, не ставили на очень тяжелые работы, связанные с монтажом, а в учебные дни отпускали домой в пять вечера, невзирая на ситуацию…

Лес я не рубил по причине своей малолетности и хилости, столярку не делал из-за полного неумения, а вот шлакоблоки, из которых собственно первые пять домов на улице Закгейма и построены, готовил. Для их производства на площадке деревообрабатывающего завода (имелся и такой на комбинате) смонтировали специальную установку. Работа никакой особой квалификации или сноровки не требовала. Одни загружали в ковш смесь, другие заваливали её в особую емкость, из которой жидкая смесь разливалась по специальным формам, третьи эти формы доставляли в печь для обжига, четвертые готовые блоки вынимали из форм и складировали для последующей транспортировки на стройку. Но до самих наших домов было, ох, как далеко!

Первым нашим объектом стал спортзал позади клуба имени Сталина на территории бывшего фабричного склада. Начали копать в августе. Жара. Грунт – песок. Все плывет. А тут еще на глубине метра в полтора стали попадаться человеческие кости и даже черепа. Теперь-то знаю, что копали траншеи под несущие стены будущего спортзала на месте бывшего Николо-Сковородинского мужского монастыря. Работы находка не остановила. Знали мы мало, да если б и знали, все равно работу не прекратили, перспектива своей квартиры явно превысила бы значимость любых аргументов.

После газифицировали Рухловский поселок, за нами также – нулевой цикл зданий будущего профилактория и детского сада в Кустаревском саду. Здесь случилось чрезвычайное происшествие, надолго отвратившее от каких-либо контактов с электричеством. Шло перекрытие второго этажа. Тогда еще бетонных плит не использовали, во всяком случае, у нас, на Перекопе. Между деревянными балками перекрытия настилались своеобразные дощатые щиты. Они по самый уровень балки засыпались смесью из мелкой гальки и шлака. Сама эта смесь, вываленная из самосвала, кучей высилась на земле. Для доставки её наверх смонтировали лебедку. Вниз опускался ковш вроде экскаваторного. Я подтаскивал его к куче, совковой лопатой наполнял ковш, кричал «майна», после чего поддерживаемый мною за края ковш выравнивался по стене, затем поднимался наверх. В очередной раз, взявшись за ковш, я получил такой удар током, что отбросило от той кучи шлака метра на четыре. Работы остановили, чтобы выявлять причину, по которой электрический ток промышленного напряжения пробило на трос. Меня же утешали тем, что, если б не резиновые сапоги, мог сгореть.

Из бывшей усадьбы директора комбината перешли на строительство детского сада позади десятого корпуса. Здесь моим наставником стал плотник из цыган. С острым топором в руках, он выглядел не очень привлекательно, даже страшновато. Но потом я привык, мы даже подружились. Он научил меня держать топор и работать на высоте. И когда не так давно потребовалось сделать стол у бака с водой на даче, я с ножовкой и топором сделал его.

К возведению своих домов приступили где-то в декабре 1957 года. Было очень холодно и очень снежно. Улицы Закгейма еще не существовало, как не существовало и каких-либо домов на ней. Тянулось заметаемое снегом Фабричное шоссе, с одной стороны которого бесконечный забор огромного хлопкового склада, с другой – чистое поле, за которым первые деревянные дома и избушки частного сектора с улицами Солнечной и Восьмого марта.

Мы пришли сюда вместе с прорабом и еще одним застройщиком Адой Коротковым, до того работавшим поммастером ткацкого цеха. Прораб давал мне рейку, и я пробирался сугробами в назначенную точку, после чего производились необходимые измерения на соответствие реальности проекту предстоящего строительства, или, как говорят строители, привязка проекта. Следующим этапом стало рытье траншей под фундаменты. Никакой техники, все вручную. А земля промерзла так, что лом звенел и отскакивал от неё. Что же придумали? Из фабрики грузовиками навозили кучи «орешка», своеобразной замусоренной ваты, образовавшейся из отходов хлопка на начальном этапе его очистки. По окончании работ расстилали «орешек» на земле плотным слоем и поджигали. Он не горел, а тлел до самого утра, что и требовалось. Верхняя смерзшаяся земляная корка таяла, и её можно пробить ломом. Чтобы не допустить возгорания, на ночь оставляли дежурного.

Обязанность несли по очереди, я не исключение. Остаться на целую ночь одному в чистом, занесенном снегом поле страшновато. Вокруг ни души, ни огонька. Ты один, только ночь, только завывающий ветер и поземка. Мысли, разумеется, соответствующие…

Серьезной проблемой для нас стал плывун, когда вырытое за ночь осыпалось, «плыло», превращая ровную двухметровой глубины траншею в обычную яму.

Первые три дома возвели к весне. Неоштукатуренные, они производили странноватое впечатление: первый этаж из сизых шлакоблоков, второй из красного огнеупорного кирпича, третий из обычного белого. И не по прихоти архитектора, а по причине острого дефицита стройматериалов, не хватало даже обычных гвоздей, особенно крупных размеров от «сотки» и выше. Плюс ко всему российское воровство. Пока мы возводили детские садики и собственные трехэтажные дома, вся одноэтажная деревянная округа преобразилась: отремонтировались фасады, перекрылись крыши, появились новые сарайки и отхожие места. И все за счет нашего строительства. Уж как там прораб укладывался в смету расхода материалов, не представляю. Конечно, старались уберечь по возможности стройматериалы, для чего ввели обязательное ночное дежурство. Несколько раз приходилось и мне выходить на ночь. Интересно наставляли меня взрослые застройщики:

– Ты, Никола, не робей. Сиди в сторожке да в окошко поглядывай. Если потащут доску-другую, не высовывайся: прихлопнуть той доской могут. А ежели приедут на машине, звони в милицию. Для того и телефон в сторожке.

В первый такой выход мать пошла вместе со мной. На мои увещевания остаться дома только отрицательно качала головой. Боялась. Не за стройку, за меня. Одного дежурства ей хватило, остальные разы ночи дежурил без неё. Чтобы не скучать и не томиться в жутком предчувствии, брал с собой учебники, но чаще что-нибудь из художественной литературы. Интересная книга меня всегда увлекала, я погружался в мир героев полностью, начисто отключаясь от реального бытия. Перерывы делал лишь для того, чтобы вскипятить чайник да заварить в кружку чай покрепче. Работая на стройке, на отсутствие аппетита не жаловался. Свежий воздух, тяжелый и напряженный физический труд требовали подпитки. Я вспоминаю тот свой рацион с изумлением и тихим ужасом. Мать собирала мне сетку-авоську, в которую укладывала вареную половину свиной головы, кусок пиленого сахара граммов на сто и полбуханки серого хлеба. И когда мы садились в своих еще не отделанных, но обогретых печкой апартаментах и принимались за еду, я уминал паек полностью. Не менее внушительна трапеза и на дежурстве. Незаметно подкрадывалось утро, приходили первые рабочие, простуженно сморкаясь (зябли мы той зимой сильно) курили, хохмили… Начинался новый рабочий день. Для меня – без перерыва…

Как не имеющий строительной специальности, использовался в качестве разнорабочего. Значит, прикреплялся к специалисту – каменщику или штукатуру – и обеспечивал их песком, кирпичом, цементным раствором. Если попадался такой каменщик, как работавший у нас Николай Майоров, за плечами которого около двадцати лет стажа, то приходилось по лесам не носить, а носиться. Очки запотевали, ограничивая видимость, и как-то раз, ступив на плохо зафиксированный щит межэтажного перекрытия, я, идущий впереди носилок, рухнул вместе с ними со второго на первый этаж. К счастью, внизу оказалась куча песка, приготовленная для выравнивания нижнего уровня. Приземлившись, не успел ни удивиться, ни испугаться. Прибежавший напарник хмыкнул: везунчик!

Здесь, на строительстве домов, состоялась еще одна встреча с директором комбината. Он только что возвратился со Всемирной выставки в Брюсселе, и первым делом на стройку. Выходит из машины, а навстречу ему я с ведром цемента в руке и сигаретой во рту.

– Старый юный знакомый, – пошутил он. – Нравится? Не обижают?

– Нравится, не нравится – какая разница, – сразу закипел я, памятуя о первой встрече. – Главное – квартиру получить.