Старик шел медленно, с наслаждением дыша и поворачивая во все стороны огромную голову, все ощупывая взглядом, как лучом прожектора.
Его пошатывало, но я с радостью видел, что с каждой минутой его походка становится все тверже и уверенней.
Мы дошли до музея, где обомлевший было швейцар широко распахнул дверь и снял со старика плащ.
Мы вошли во всегда прохладный светлый вестибюль. Возле бассейна с небольшим фонтанчиком посередине старик внезапно остановился и спросил:
— А может быть, я не орел? Может быть, я попугай?
— Снова брехня! — на этот раз уже спокойно ответил я.
— Почему? — не унимаясь, строго спросил Помонис, но уже и он и я понимали, что теперь это только игра, почти такая, какая бывала и раньше.
— Да потому, что попугай всю жизнь повторяет чужие слова, а у вас всегда были свои, собственные. Вот так!
Помонис усмехнулся и что-то пробурчал. А я, не в силах сдержать радости, довольно ехидно спросил, в свою очередь:
— Так как же с египетскими иероглифами?
Старик снова заворчал, как медведь, а потом, со свойственным ему добродушием, пробормотал, проведя рукой по своей седой шевелюре:
— В Древнем Египте из всех ослов больше всего ценились белые. Это все, что остается мне в утешение! — и сердито скосил глаза в сторону, откуда раздался смех Адриана.
— Я заметил вас, как только вы вошли в лоджию, — неожиданно сказал Помонис, — но у меня просто не было сил, чтобы оторваться от тех мыслей, от тех воспоминаний, в которые я был погружен. Знаете, всегда при переходе из одного состояния в другое нужно сделать усилие, чтобы преодолеть инерцию. А я был в таком состоянии, что не мог ее преодолеть.
— Знаю, знаю, — успокоил я старика, — а о чем вы тогда вспоминали?
— Расскажу, обязательно все расскажу, — мягко отозвался Помонис.
Он сдержал обещание и действительно рассказал мне все, о чем вспоминал, сидя тогда в своем кабинете. Но это было позже. А тогда он не пожелал ничего рассказывать и повел меня дальше к залам со своими бесценными терракотами. Мы шли мимо статуи Афродиты, мимо белой мраморной совы, прошли лапидарий и наконец пришли. По блеску глаз Помониса, по его усмешке я понял, что сейчас он даст мне реванш.
Но того, что я увидел за стеклянной витриной, на фоне зеленого бархата, я никак не мог ожидать. Там стояла статуэтка из Танагры, наша статуэтка. Она была с головой! Значит, старик все-таки отыскал эту голову, уж не знаю где, но отыскал. Отыскал, реставрировал и приклеил к туловищу. Да так приклеил, что даже я не заметил место излома. Это была пленительная головка молодой женщины. Чудом сохранились краски — синие полоски глаз. Вьющиеся волосы, собранные сзади в узел, были рыжими, как у Галки. Женщина плакала, но чем дольше я смотрел на нее, тем больше мне казалось, что она улыбается. Пусть даже сквозь слезы, но улыбается.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ученые зачастую хорошо пишут. Если обратиться к великим, то «Путешествие на корабле «Биггль» Чарлза Дарвина должно быть названо первым; знаменитые путешественники пишут на редкость интересно — от Марко Поло, хотя тут полно безудержной фантазии, до Ливингстона, Стенли, Амундсена, Тура Хейердала.
Георгий Федоров в литературном деле продолжает свою жизнь ученого. Он археолог, то есть не кабинетный ученый, а человек, связанный родом деятельности с природой, с людьми, с историей нашей Родины, с насущными проблемами настоящего и будущего. Читая его рассказы, радуешься, что мир так богат, что в нем столько волнующих загадок, проблем, ждущих решения, столько хороших, ярких, бескорыстных людей, столько еще не погубленной, чистой и вечной (хотелось бы в это верить) природы. Любопытно, что Г. Федоров нигде не говорит впрямую о том, что стало сейчас, в наше огнепальное время, самым главным: о сохранении мира, предотвращения страшной разрушительной войны, но его книга — это гимн природе и земле, хранящей в своих недрах столько загадок и разгадок, гимн мирной созидательной жизни, прекрасным — деятельным и мыслящим людям. Как много уже сделано человеком, но куда больше предстоит сделать, и зачем война, зачем вселенское убийство, когда перед нами — столько высоких, благородных задач, столько радостного труда. Эти мысли невольно приходят в голову, когда читаешь о раскопках давно уничтоженных не стихиями, а людской рознью и злобой древних городов, превращенных в кладбища войной или нашествием. Целые цивилизации навсегда исчезли, а ведь средства уничтожения в ту давнюю пору не шли ни в какое сравнение с нынешними, способными превратить весь земной шар в мертвеца.