— Хотя, фиг с этим, сам знаю, куда повезли. Ну-ка, скажи, у вас тут кладбище есть?

— Ви должны купить, но касса не откроется.

— Какая касса? Ты ненормальная? Кладбище где?

— Я… Я не хочу… — судорожно сглотнула вконец посиневшая девица. — На кладбище…

— Я сам съезжу. Где оно? — Олег выдернул клинок и вернул его в ножны.

— Ви купить или ограбить?

— Я хочу знать, где у вас в деревне находится кладбище. Парле? Кладбище, кладбище. Ну, где кресты стоят, — Олег сложил перед собой пальцы. — Где покойники лежат, — он чиркнул себе большим пальцем по горлу.

— Ich habe geverstehen[4]… — Белая, как призрак, продавщица ударила по кнопкам и принялась вынимать деньги из выскочившего ящика.

— Вот, дура, — выдохнул ведун. — Не нужны мне твои деньги, у меня своих навалом!

Он вытащил из кармана двухсотфранковую банкноту, встряхнул, растянул и показал девушке.

— Мне нужно кладбище! Ну, похороны, гроб, поминки… Ну, где едят. Ферштейн? Ну, вот шоколад — это еда. На поминках тоже едят. А до этого устраивают похороны.

— А-а-а! — Продавщица облегченно вздохнула, выпрямилась, широко перекрестилась. Щеки и губы стали розоветь прямо на глазах. — Mein Gott! Похорони! Шоколат!

Она забрала у него банкноту, просеменила в глубину лавки, но уже через минуту вернулась с большой, полметра на полметра, явно очень тяжелой коробкой:

— Шоколат! Bitte.

— А похороны? — с надеждой спросил Середин.

— Ja, ja! Bitte schön![5]

Она привстала, и комментируя непонятную речь жестами, принялась показывать: налево, направо, прямо, прямо… Из потока слов Олег выхватил только одно: «кирхе», кивнул:

— Спасибо.

Он повернулся было к двери, но девушка забеспокоилась:

— Шоколат, шоколат!