* * *

Дело не в том, что ему предстоит умереть. И не в том, что он уже сидит и ждет этого четыре с половиной года. Не в том.

Наказание, настоящее наказание — знать, когда именно это случится.

Не когда-нибудь потом, когда состаришься, — настолько нескоро, что можно перестать думать об этом.

А в том, что знаешь точный срок.

Тот год, месяц, день, минуту.

Когда перестанешь дышать.

Когда перестанешь чувствовать, различать запахи, видеть, слышать.

В некий миг.

Только тот, кто приговорен к смерти и точно знает свою последнюю минуту, способен понять, сколь это ужасно.

Другим смириться с мыслью о смерти помогает неведение — чего не знаешь, о том не думаешь.

Но он знает.

Он знает: его жизнь оборвется через шесть месяцев, две недели, один день, двадцать три часа и сорок семь минут.

Минута в минуту.

Тогда

Он оглядел камеру. Этот запах! Можно было бы уже привыкнуть. Ведь запах словно стал уже частью его самого.

Но нет — он никогда к нему не привыкнет.

Его зовут Джон Мейер Фрай, пол, на который он уставился, был цвета мочи и странно блестел, эти словно надвигающиеся на него стены когда-то явно были белыми, потолок над головой горько плакал влагой, которая сквозь круглые пятна просачивались и капала на зеленоватое дно камеры, так что оно казалось еще меньше своих пяти квадратных метров и двадцати сантиметров.