Будучи простодушным котом-гулёной, блестящий лаком антрацита Черныш одновременно был самое загадочное животное на свете. Любвеобильный, как положено родом, он выходил за ворота важно, будто по красной ковровой дорожке на фестиваль, нырял в кусты и довольно быстро возвращался — вдвоём. Бабушка уже готовила миску. Черныш почтительно приглашал новую пассию на обед и садился в сторонке. Пушистая дама трапезничала, бабушка подкладывала, и когда гостья насыщалась, к миске неспешно подходил Черныш. Закусывал, а потом уединялся с уже умывшейся подругой.
Традиция не нарушалась годами. Ни разу этот боброво лоснящийся чернотой красавец не сбил схему. Только так: приглашение на обед — потом любовь.
По-своему рецензируя манеры Черныша, его подруги уже сами приходили под ворота, садились и ждали. Бывало, по десяти красавиц призывно мяукали, будоража память неверного любовника, и бабушка даже не пыталась разогнать концертирующих дам, поскольку любовь, о да. И округа полнилась чёрными кисятами, как современный Париж отпрысками бывших колонистов.
Кутузов потряс головой, поморгал, — не помогло. Два человека в нём ужились, но не встретились. Один доживал старые долги, другой плыл по волнам и любил Аню восторженно, как дошкольник няню и сказки.
Аня — природная сказочная красавица со светлой шёлковой кожицей, тонкими косточками. Необъяснимо умная и очень изящная конструкция, танец Пана под ангельское пение, синтез биологических и социальных искусств. Одежда пижонских марок — небрежно, легко. Мир людей в Ане, как трутень в улье, играл строго прописанную роль.
Кутузов старался не смотреть пристально, не познавать Аню, поскольку реальность ускользнула и безо всяких поющих ангелов. Первым же взглядом на тонкое, из ажурного золотого света, незаслуженное произведение человечества он обжёг своё зрение, будто электросваркой. Брызги осенней жёлтой ярости, павшие листья на мокром асфальте. Она — вещая птица, он — прах и усталость.
Аня видела и понимала. Летала невидимкой. Дом, работа, хлопоты, гость и его пирамида. А что Кутузов мужественно красив, она и заметила, и запамятовала, выбросила. Она спасала душу человека, уверенного, что души нет.
Кутузов подошёл к ангелу, взял за плечи, — какая банальность!
— И что мы с этим будем делать?
— Не знаю, — искренне ответила Аня.
— Давай ко мне, под пирамиду. У тебя сейчас никакого юноши, никто не обидится?
— Нет. Никакого.
— Иди сюда, чудо природы.
Они пошли. Кутузов лёг и устроил Аню, подставил плечо, погладил её голову:
— Лучшее, что есть в Ане, но лишнее.
— Не думаю, — ответила девушка.
— Интересно всё-таки, когда люди научились думать? Мои студенты так часто спрашивают об этом, будто знание общечеловеческого анамнеза может поддержать их на экзамене.
— Я могу ответить им словами твоего любимца: «Я видел в зоологическом саду павиана, который приходил в величайшую ярость, когда сторож вынимал из кармана письмо или книгу и начинал читать ему вслух, и его ярость была так сильна, что раз я был свидетелем, как он искусал до крови свою собственную лапу». — И Аня помахала рукой.
— Хорошо, я не буду читать павианам ни писем, ни книг. — Кутузов подул на израненную кисть. — Всё, не болит?
— Ты очень приятно дуешь на павианкину лапу. Всё прошло. А ещё надо сказать студентам…