В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец Серега. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизиться – летним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой барабанной дроби, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.

Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы…

Я невольно сопереживаю солдату. Жар битвы увлекает меня – если сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть постараюсь больше запомнить из показанной жизни.

Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.

В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракета – что-то начинается. Приходит сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.

Пехотная атака?

Вряд ли, когда немцы идут – их пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.

Неужели начинается химическая атака?

– Петруха, смотри! – Степан машет головой на окопы. – Вон она как, смертушка-то приходит!

Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из немецких окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман нагоняет на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.

Смерть идёт, накрывает широким подолом балахона всё, что попадается на пути. Вижу, как хватаются за горло пехотинцы в окопах, сгибаются и падают скрюченные люди.

– Отче наш, иже еси на небеси! – кричит молодой солдат, застывший у скрытой в рощице пушки, когда к нему подползает волна.

Мы зачарованно смотрим на нее – впервые сталкиваемся с такой подлостью войны. Ни противогазов, ни баллонов с кислородом, лишь взрывающиеся снаряды, визжащие осколки и неумолимо ползущая широкая полоса. Около тысячи человек в крепости, и никуда не отойти – артобстрел не дает высунуться.

Я готов взвыть вместе с солдатом от полной безысходности – деваться некуда и молодое тело должно лечь бездыханным трупом. Наверно, так себя ощущают приговоренные к смертной казни, которых ведут к месту последнего вдоха.

– Эй, Петруха, воду тащи! – Степан скидывает сапог и живо разматывает ткань портянки, затем орёт так, что перекрывает грохот взрывов. – Бойцы, укутывайте рыла мокрой тряпкой!!!

Солдаты, кто слышит клич, тут же садятся на пол и начинают исполнять указание. Темно-зеленая масса приближается, подергивается как живая под порывами ветра. Клубятся валы дыма внизу, сверху полоса разрывается на зловещие клочья.

 Я срываю с пояса фляжку и, смочив портянку, передаю баклажку Степану. Его продырявленная фляга лежит поодаль – на днях немецкая пуля попала в днище, когда он пил, и на выходе вильнула в левую сторону, просвистев у края уха. Эта пуля ещё раз подтвердила славу Степана как везучего человека – несколько миллиметров вправо, и он бы сейчас не командовал.

Застарелым потом пахнет мокрая повязка на лице. Я оглядываюсь на сослуживцев. Взрывы и разряды никого не пугают –  приближается гораздо худшая участь, от которой не спрятаться и не скрыться за толстыми стенами.

Посреди нашей площадки падает и подпрыгивает металлический цилиндр с оперением на конце, из него тут же начинает струиться ядовитый дым. Немецкие артиллеристы переходят на газовые снаряды, не дожидаясь, пока темно-зеленая смерть накроет крепость ядовитым плащом. Я выбрасываю цилиндр наружу, но прилетают другие, ещё и ещё, зеленый туман поднимается выше.

Мне стало страшно, я понял, что чуют люди в газовых камерах – я задыхаюсь вместе с солдатом.