— Мы составляем план, — поясняю я в ответ на мамин вопросительный взгляд. Нет, я понимаю, что это так себе объяснение, но другого у меня нет.

— Это замечательно, но почему бы вам не продолжить его составление завтра? Уже поздно, — говорит мама.

— Сколько времени? — спрашивает Люк, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на часы, стоящие на моем ночном столике.

— Почти десять!

Люк как ошпаренный спрыгивает с моей кровати и начинает одеваться.

— Мне пора бежать, — торопливо говорит он. — Родители, наверное, уже волнуются.

Нашарив ногами свои ботинки, Люк встает, потом наклоняется и целует меня в губы — прямо на глазах у моей мамы.

Это сильно.

Он натягивает куртку, машет нам с мамой на прощание и выбегает из моей комнаты. Я слышу, как он проносится по лестнице, выскакивает из дома и с грохотом захлопывает за собой дверь.

— Извини, — говорю я маме, когда мы остаемся одни. — Я даже не думала, что сейчас так поздно.

— Все нормально, милая, — говорит она, гладя меня по голове. — Люк хороший мальчик.

Мне кажется, будто я слышу нотку ревности в ее голосе, но, возможно, это не так.

— Да, и он мне очень нравится, — отвечаю я. — Кажется, я его люблю.

Я готова к тому, что мама сейчас прочитает мне нотацию о первой любви, целомудрии и прочее-прочее, от чего нам обеим будет стыдно, но она этого не делает. К моему удивлению, она просто говорит:

— Я знаю.

Она обнимает меня и уходит, а я остаюсь одна в комнате, переполненная счастьем этого дня, и сожалею только о том, что не смогу сохранить его навсегда.

Поэтому помимо письма одному человеку я пишу еще одно, самой себе, и только потом отпускаю этот чудесный день в небытие.