Ко мне ездят Оленька, Женя[240] и др<угие>, я всех заставляю работать. С просьбой о помощи обращалась Анна Роб<ертовна>[241], но я не имел времени ответить, и у меня у самого нет лишнего. Маруся[242] (Леничкина) еще у меня, она ему очень кланяется. Вероятно, на неск<олько> дней на даче поселятся Оленька и Туся. Все на даче и в городе у меня в таком состоянии, чтобы был порядок, не препятствующий переменам и передвижениям. Напиши мне, пожалуйста, поподробнее, как вы ехали и хорошо ли вам на месте. Крепко, крепко целую Леню и Адика[243]. В следующий раз напишу им. Устно передал поклоны через Веру Васильевну[244]. Обнимаю тебя.
19. VII.41
Жду с нетерпеньем известий от тебя. Наверное, вам очень трудно; теснота, жара и м<ожет> б<ыть>, и с питанием не так гладко. Успокой меня на этот счет. Не терзай себя мыслями, что вы уехали понапрасну. Правда, после вас не было ни разу тревог, но ведь никто не может знать, что будет дальше. Я уже писал тебе, что по многим соображеньям решил заботиться об огороде. На капусте уже блохи и черви, буду их уничтожать. Начинает созревать клубника. Когда ее будет больше, повезу Адику[245]. Вчера разбирал вещи на городской квартире. Сколько хламу!!! Я ужасался. Крепко целую тебя, Леню и Стасика. Поклон всем знакомым.
20. VII.41
Дорогая Зина!
Женя писал домой закр<ытые> письма, из которых ни одно не дошло, верно, цензуре некогда все прочитывать и для скорости их уничтожают. Я от тебя не имел еще ни слова, написал тебе несколько писем и боюсь, что ты ни одного не получишь.
Вчера я отправил тебе 400 рублей. Вчера же утром был у Адика и с ним простился. Они переезжают в город Плес на Волге. Адрес: Ивановская обл<асть>, гор. Плес на Волге, бывш. дом отд<ыха> ВЦСПС, сан<аторий> «Красная Роза». Я нашел его в лучшем состоянии, чем бывало прежде. Нога не болит совсем, температура почти все время нормальная. Он стал лучше питаться, и его даже беспокоил вопрос, не ухудшится ли при переезде питанье, так как он стал поправляться. Как я тебе уже не раз писал, я не мог оставить квартиры, дачи и огорода в том виде, в какой они пришли в дни нашего расставанья. Все это я постепенно привел в порядок своими руками, т<ак> к<ак> у Маруси и Василия нет совести, а у Маруси – няни – день уходит на стирку одного носового платка, и еда, приготовляемая с утра, поспевает к 12 часам ночи. На даче сменялись беспрерывные гости: Туся с Оленькой, Мил<ица> Серг<еевна> с Гарриком, Женя с Женей, но я либо бывал в городе, либо едва уделял им несколько слов, т<ак> к<ак> занят был общей полкой и ежедневной поливкой огорода, а затем окучиваньем картошки и травленьем капустного червя.
Сегодня воскресенье, 20-го. Мне очень трудно отделаться от Лениной Маруси. Нужна она мне как 5-е колесо, я ей это сказал, а она, свинья, требует жалованья, да 2-х нед<ельного> вперед, пока найдет себе место, а мне больше всего бы хотелось, чтобы, получив от меня все следуемое, она уехала к себе в деревню. На днях я перевезу кое-что из папиных работ в город и, может быть, сам переберусь туда на несколько дней, хотя в придачу к выключенному телефону и электричеству закрыли также и газ. Я зверски на крик и до слез скучаю по тебе и Ленечке. Когда я увидел Адика, я не смог сдержаться и все время плакал, слезы мешали мне говорить.
Будет удивительно, если в моей жизни ничего не случится от этой пустоты и разлуки. Мне кажется, я сойду от тоски с ума. В работе я всегда нуждался в долгой и утвердившейся инерции. Я не представляю, что буду делать сейчас, так далеко все, что сейчас требуется. Всего ближе и милее мне сейчас тяжелый физический труд, приносящий забвение от усталости. Целую тебя, Стасю и Леню.
21. VII.41
Дорогая моя Зиночка, дуся моя! Ничего не мог тебе сообщить нового против того, что писал вчера и позавчера, но я получил первое твое письмо с Казанс<кой> пристани, и это такая для меня радость, спасибо, спасибо, спасибо тебе. Как живо и интересно ты пишешь, я все увидел, точно очутился рядом с вами. Без конца крепко целую Леничку, тебя и Стасика. Тебе нечего писать мне об Адике, я вчера пережил целое потрясенье при прощаньи с ним, и он мне не дальше Жени. Они все еще в Балашихе и на пароход еще не погрузились. Какое счастье для меня твое письмо, ты даже не можешь себе представить. Как и ты, и Стасик, ищу удовлетворенья только в физич<еском> труде. Женя получил полное боевое крещенье, во всем побывал, и Василий на даче ходил за ним по пятам, как за военспецом только что из-под огня, а Афино<генов>[246] на его рассказах даже построит целую англ<ийскую> радиопередачу, мне же он, Женя, запретил писать что-ниб<удь> об испытанном им из скромности и чувства ответственности. Да и расск<азал> он только пустяки, даже и от меня, отца, что-то скрывал. Весел, худ, строен и весь в веснушках, кланяется тебе и целует Леню и Стасика. Без меры люблю тебя и целую.
24. VII.
Дорогая дуся!
Третью ночь бом<бят> Москву. 1-ю я был в Переделкине, так же как и последнюю, с 23 на 24-е, а вчера, с 22-го на 23-е, был в Москве на крыше (не на площадке солярия, а на крыше нашего дома), вместе со Всеволодом Иван<овым>, Халтуриным[247] и другими, в пожарной охране. Помнишь рассказ англичанина, передававшего свои наблюдения по радио, я как-то тебе рассказывал? Ну вот, теперь мы все это видим каждую ночь своими глазами и испытываем на своей шкуре. Регулярное это недосыпанье, не говоря о другом, что до тебя донесет молва и легко подскажет воображенье, страшно изнуряет. Сколько раз в теченье прош<лой> ночи, когда через дом-два падали и рвались фугасы и зажиг<ательные> снаряды, как по мановению волшеб<ного> жезла, в минуту воспламеняли целые кварталы, я мысленно прощался с тобой, мамочка и дуся моя. Спасибо тебе за все, что ты дала мне и принесла, ты была лучшей частью моей жизни, и ты и я недостаточно сознавали, до какой глубины ты жена моя и как много это значит. Помни меня, милый мой друг, если, по несчастной случайности, в этой гибельной лотерее мне выпал бы смертельный номер. Кланяйся Там<аре> Вл<адимировне>[248] и скажи ей, что в естественных условиях и отдаленно нельзя себе представить, каким облегченьем является в опасности близость или присутствие человека, которого любишь и ценишь при всех обстоятельствах. Я говорю о Всеволоде, кот<орый> стоял в неск<ольких> шагах от меня за чердаком. А кругом была канонада и море пламени.
Душу в объятьях тебя, Леню и Стасика. Все живы и здоровы, Адик в безопасности.
30. VII.41
Дорогая Зина! Стороной, из письма Н<атальи> К<онстантиновны>[249] к Павленке и из твоей открытки Гаррику, знаю о тебе и вас всех. Сейчас (надолго ли) стало покойнее, и много народу ночует в Переделкине, спасаясь от налетов в Москву. Мне предложили написать кое-что для ВОКСа, я, наверное, если богу угодно, поработаю день-два на даче и, м<ожет> б<ыть>, таким образом втянусь в общую работу и заработки. На даче пропасть клубники и почти столько же зенитных осколков от ночной пальбы. Большую часть ночей проводим в яме. Наверно, ты страшно устаешь, но это хорошо, что все вы работаете. Крепко тебя, Леню и Ст<асика> целую.