Элла успокаивается.

— Ладно, — говорит она, зная, что ей очень идет, когда она обиженно надувает губы, — это было бы здорово. Грейс после вечеринки ночует у подруги, я заберу ее оттуда, и мы с ней пешком дойдем до дома.

Она опять бухается на мою кровать. Ее идеальные руки подпирают идеальный подбородок. Такой, который выглядит красиво везде: в зеркале, на фото, в симпатичных шарфах, в водолазках. Везде. Я подхожу к ней, изображая из себя фотографа; Элла позирует, я делаю вид, будто нажимаю кнопку — щелк-щелк.

Подбородок опущен, подбородок вздернут, Элла поднимает голову. Для большего эффекта она прищуривается, но взгляд на ее пухлые губы выводит меня из равновесия.

Я смотрю на часы, понимая, что мне тоже пора.

Элла берет последний номер «Вог».

— Кстати, как его зовут, того нового психа из «Глендауна»?

— Доктор Розенштайн. Но он сказал, что я могу называть его Дэниел.

— Еще бы. А еще он наверняка сказал, что тебе придется заплатить бешеные бабки за это удовольствие, спасибо большое. Наверное, они все такие, эти психи, втираются к тебе в доверие, ведут себя дружелюбно, заманивают тебя, прежде чем — ррррры! — сцапать тебя!

У Эллы почти получилось сымитировать рычание дикой кошки. Стоя на четвереньках, она отбрасывает «Вог», скалится и крадется по моей кровати, как тигр в саванне. И опять рычит.

— Совсем с ума сошла! — смеюсь я.

Польщенная комплиментом, Элла сводит глаза к переносице и машет на меня.

— Ладно, не будем о психах, — говорит она, меняя майку от моей пижамы на топ, — ты явно без ума от этого Шона, и это, вероятно, означает, что у меня не будет моей лучшей подруги, пока он тебе не наскучит. Когда ты с ним встречаешься?

— В субботу. — Я пожимаю плечами.

— В субботу, — передразнивает она меня, робкую и застенчивую, как котенок, потом пальцем указывает на мой лоб.

— Что?

— У тебя челка разболталась, — отвечает она. Я лбом чувствую ее горячее дыхание.

Озадаченная, я иду к венецианскому зеркалу и, глядя на свое отражение, понимаю, что она имеет в виду.

— Я собиралась на электропоп, — ощетиниваюсь я и, облизав три самых длинных пальца, пытаюсь пригладить пряди.

— Да? Ну, тогда это точно отвратнее, чем у Гаги.