Ничего. Ей только через ограду перелезть, а там ищи крысу на помойке! Всего пара шагов и один прыжок… Поскальзываясь на грязи, угибаясь от веток вековых деревьев, Рисса завернула за угол дома и нос к носу столкнулась с полицейским.
Она даже не успела понять, что произошло, когда удар под дых заставил ее скрутиться пополам, а правую руку больно рванули из сустава, заламывая за спину. Взвыв от боли, Рисса попыталась вырваться, но добилась только того, что руку заломили еще сильнее.
— Я ничего не сделала! — визгливо воскликнула Рисса, трепыхаясь, как пойманная в сети рыбешка. — Пустите меня!
Полицейский наклонился к ней. У него оказалась добродушная круглая физиономия человека, который просто обязан любить семью, пиво и вечерние ток-шоу по ГолоСети. На Риссу он смотрел с каким-то гадливым сочувствием, как на убогого уличного щенка.
— Это, девочка, — сказал он, тяжело вздохнув, — уже не мне решать.
— Совершенно верно, офицер. — Скосив глаза, Рисса увидела, как из дома выходит тот самый тип в имперской форме. За ним следовали двое полицаев, толкая перед собой понурых и взъерошенных, закованных в наручники Деввена и Вилька. — С вами, ворье, поступят по законам Империи. Рабство быстро отучит вас от дурных привычек.
Часть 2
Рисса до сих пор не могла поверить, что все это происходит с ней. Всю дорогу до полицейского участка она провела в прострации, тупо глядя на проносящиеся мимо знакомые улицы. Не хотелось ни плакать, ни трястись от страха, ни злиться: эмоции просто не успевали за событиями. В памяти отложилось, как Вильк тряс скованными руками, будто мог таким нехитрым способом сбросить наручники, а Деввен постоянно бормотал ругательства и то и дело мотал головой. Еще бы ущипнуть себя попробовал, придурок.
Рисса оставалась спокойной, когда их вытолкали из машины и погнали к зданию участка. Даже во время унизительного медицинского осмотра, когда ее заставили раздеться прямо перед мальчишками, а худосочный врач рассматривал ее, грубо ощупывал, брал кровь и просвечивал какими-то сканерами, она ни звука не проронила — только передернулась от боли и омерзения, когда ее усадили в гинекологическое кресло, похожее на пыточное, и медицинский дроид начал копошиться у нее между ног своими мерзкими манипуляторами. Потом охранник наконец-то швырнул ей бесформенное серое тряпье, оказавшееся нижним бельем, рубашкой и штанами, и, едва она оделась, вывел из медкабинета. Живодер в белом халате принялся за мальчишек. Перед тем, как за ней закрылась дверь, Рисса успела услышать ругань Вилька, быстро перешедшую в захлебывающийся всхлип: имперцы — а во всем полицейском участке Рисса не заметила ни одного разумного в талармской форме, — церемониться с ними не собирались. Уроды.
Ее словно обкололи транквилизаторами: Рисса шла, куда вели, делала, что прикажут, а в голове тем временем было пусто, как у алкаша в кармане. Только сейчас, сидя на холодном полу камеры и бездумно теребя шоковый ошейник — удивительно легкий, но обхватывающий шею так плотно, что палец под него не просунуть, — Рисса начала осознавать, в каком же она дерьме.
Ее продадут в рабство. Сама мысль в голове не укладывалась: хотя Таларма раньше входила в хаттские владения, здесь рабов не держали. Продавали на Нар-Шаддаа и Нал-Хатту бедняков, конечно, и не слишком-то это скрывали, но официально власти работорговцев не привечали. Зато теперь… Угораздило же Вилька обокрасть имперца! Рисса бы ему всю физиономию расцарапала, да вот толку с этого… Не хватало еще разряд тока или побои получить из-за этого придурка.
Сам Вильк забился в угол камеры — вроде бы рядом с друзьями, но чуть поодаль: чувствовал, что сейчас от них скорее по шее получит, чем поддержку. Из всей их компании он всегда был самым веселым и безбашенным, но сейчас от его извечного оптимизма ничего не осталось. Вильк сидел, уткнувшись в коленки лицом, и, кажется, тихо плакал. Выглядело ужасно по-детски. Рисса с трудом подавила желание все-таки двинуть ему по роже, чтобы собрался. Они оказались здесь из-за него, а этот дебил еще и ревет, как девчонка!
— Рисс. — Деввен тронул ее за плечо. — Ты на Вилька не набрасывайся, ладно? Ему и так погано.
— И так погано?! — взвилась Рисса. Другие пленники — а их тут было около десяти, самых разных рас и возрастов, — злобно зашикали на нее, и девочка тут же понизила голос: — А нам с тобой не погано, Дев? Мы все теперь из-за этого идиота в рабство попадем! Целыми днями горбатиться на хозяев будем, кнутом за дело и без дела огребать, и так пока не подохнем. Заткнись лучше, бесишь… добряк.
Деввен тяжело вздохнул и промолчал, но зато смерил Риссу таким осуждающим взглядом, что она сгорела бы от стыда на месте, будь у нее хоть капля совести. Рисса презрительно фыркнула. Святоша… Ему бы в джедаи податься, они бы нашли общий язык.
— Чем психовать и ныть, давайте лучше подумаем, как нам из этой передряги выбираться, — примирительно сказал он и на всякий случай переполз так, чтобы оказаться между Риссой и Вильком. — Нас же не будут вечно держать в этой камере, так? Наверняка повезут куда-нибудь
— И что? — уныло буркнул Вильк, шмыгая носом. — Повезут-то под охраной. И вообще, далеко мы с этим уйдем, даже если как-то сбежим? — Он постучал по ошейнику. — Я слышал, в рабские ошейники маячки вставляют. Нас тут же поймают и убьют.
— Да мы вообще не дернемся никуда, чего рассусоливать? — зло перебила его Рисса. — По крайней мере, сейчас уж точно. Может, если нас продадут какому-нибудь идиоту, что и выгорит. Вот тогда и будем думать, а сейчас заткнитесь оба, пока мы за эти разговорчики не огребли.
— Да не продадут нас никому, Рисс, — сказал Деввен. — Я слышал, в Империи это не так работает, как у хаттов. Нас распределят на принудительные работы, как каторжников. Если повезет, вместе окажемся, и тогда точно что-нибудь придумаем. Из трудовых лагерей можно сбежать. Я точно знаю, что можно. У нас же всех мозги работают и руки из правильного места растут, так что прорвемся, банда. Прорвемся.
Он улыбнулся — через силу, криво, но искренне. Вот за это Рисса его уважала: даже в самой дерьмовой ситуации Дев умудрялся видеть свет в конце тоннеля. Хотя бы воображаемый. Рисса так не умела: единственный выход, который она пока видела, ей не нравился. Ей еще жить хотелось. Даже в рабстве. Сложить лапки и убиться, если станет совсем невмоготу, она всегда успеет. А там, глядишь, и забрезжит он, свет этот…