– Оставь, – вдруг строго сказал Алешка, – у человека, может, все серьезно, а ты донимаешь.
– Серьезно, – сказал в наступившей тишине Проша и улыбнулся.
И мы все как придурки разулыбались. Отчего так получилось, не знаю. Искренне он так это сказал. И ржать расхотелось. Вспомнилось что-то школьное, далекое, утреннее и выпускное. Настоящее. Наверное, каждому свое вспомнилось. Никто не сказал больше ничего, стали вставать. А на душе тепло еще долго было от этого Прошиного «серьезно».
Выбрались на площадку перед «ланкастером». Жарища уже адская. Сегодня особенное пекло, но наконец-то собирались тучи. На востоке туманом заволокло, хмарь душная повисла. И насекомые совсем одурели.
– Я на озеро, кто со мной? – спросил я.
Пошли все. Искупаешься и человеком себя чувствуешь. Вода в озере теплая, пахнет так себе, зато пресная. До моря шагать далековато, каждый раз не находишься, и, даже если забыть про зверей плавучих, купаться в соленой воде – себе дороже, соль на таком солнце кожу разъедает.
Выбрались из воды и пошли назад. Пять минут ходу, как раз к завтраку.
Галюченко накануне приготовил пяток лишних тушек печеных птеродактилей, которых я взялся разогреть, когда придет время. Их и холодными можно слопать, но особенно холодного в этой местности не бывает. А вот сладкого – охота, и соли нет – с этим ничего не поделаешь, морской полно вокруг, но она горькая, как хина. Сгущенку из запасов уже ликвидировали…
Смотрел я иногда на экипаж свой и думал, что мне здорово повезло свалиться сюда именно с ними. Вот посмеялись, и легче на душе стало. Можно дальше идти просеку эту рубить.
Глава 22
Полет шмеля
Проша с Петром Иванычем работали с утра на просеке. Топор-то один – приходилось меняться. С утра двое уходили на вырубку, остальные – на «ланка-стер». Мы, вместе с Алексеем и Костей, в шесть рук попытались разогнуть порванную обшивку и залатать дыры. Штурман с радистом – на крыле, а я соорудил подобие стремянки и подхватывал снизу. С «ланкастера» хорошо было слышно, да и видно неплохо, как работали дровосеки – работали тихо и слаженно, срубали и оттаскивали в сторону небольшие деревца. Но вдруг Проше показалось, что одно дерево упадет не так, как надо. Петр Иваныч вот уже с полчаса отмахивался от него словесно, как мог, и уже, видно, был не рад, что позвал физика подсобить с его научными методами.
– Да засунь ты его в… – в сердцах воскликнул борт-стрелок в итоге и пояснил это решение убедительной нотой: – Чи я деревья не рубил, ляжет за милую душу, куда скажем!
И продолжил как ни в чем не бывало махать топором, ловко срубая ветки одну за другой. Проша покосился в нашу сторону, будто прислушиваясь. Ржем мы или нет? Я усмехнулся – ну как ребенок, честное слово, его обозвали, а он переживает, что все слышали, да пошли ты его подальше в ответ и забудь… Нет, пожалуй, Петра Иваныча неохота посылать куда подальше. Ну, поржал бы хоть, что ли, от сердца бы сразу и отлегло. «Эх, Проша, Проша», – думал я, наблюдая краем глаза, как машет топором бортстрелок. Физик же потоптался и ничего не сказал. Ухватил кучу веток, закинул их на горбушку, потащил с просеки. Смотрю, далековато ушел, мы ближе ветки и стволы сваливали. Но у Прохора свои причуды, может, что-нибудь «по пути» рассмотреть решил, отвлечься.
Вылетел оттуда Проша через секунду. Со скоростью и звуком уходящего от зениток истребителя. Руки его совершали какие-то махи вокруг головы, звук при этом значительно усиливался.
Проша пролетел мимо Галюченко, споткнулся о бревно, рухнул, перевернулся и застыл безмолвно вверх ногами в ботинках. Петр Иваныч суетливо закружил вокруг торчавших неподвижно ног Проши.
Мы еле сползли с машины, Костя приговаривал непрерывно «ой, не могу больше». Было боязно Прошу переворачивать с ног на голову. Как он там? Но ничего. Только лицо его было опухшее, со сжатыми губами. Он открыл глаза.
– Ты чего не поднимался-то? Лежишь, народ пугаешь, будто дохлый, – спросил осторожно я, еле сдерживая смех.
– Ждал.
– Хосподи, чего ждал-то?! Ну, думаю, все, шею себе сломал, не меньше! – возмутился Петр Иваныч.