Я еще раз перечитал письмо, теперь уже без улыбок, почти с исследовательским интересом. Наверное, сам вряд ли смог бы выдать что-нибудь столь же веселое о Питере, о Ленинграде, спроси меня вдруг его историю, хоть и знаю немало. А может, немец тот бекал-мекал только, а журналист все сам и сочинил да слов посочнее навтыкал.

Получается-таки, оставили мы след со своими птеродактилями. Тогда почему Прохор Прохоров до сих пор не академик и почему нас ученые не затаскали? Подумал – что это мы все на Прошу надеемся? Интернет есть, искать в нем я научился. Много пишут про наших птеродактилей, только где и что!.. На сайтах криптозоологов. Кто такие? Тоже нашел. Насочиняли, мол, в Германии, в малонаселенных местах, – и где там малонаселенные места, спрашивается, – сохранилась фауна мелового периода, а глобальное потепление вызывает миграции этой самой фауны. Например, в Мюнхене в 2021 году жители наблюдали стаю небольших птеродактилей.

Это правда, должны были наблюдать, я поклясться в этом могу. И Проша поклянется, и Алексей, и Петр Иваныч, и Костя там, во Франции. Юрген опять же. Вот только серьезные ученые криптозоологам не верят. И смешно сказать, если до спора доходит, ссылаются на авторитетного специалиста, на ту самую статью, интервью с палеонтологом Хансом фон Визеном. Который столько пива на празднике выдул, что птеродактиля от подделки отличить не смог.

Понятно теперь, кто на Прошины платные лекции ходил и почему забыли про нас. И хорошо. Проше давно деятельность эта надоела, в лабораторию ходит, что-то там делает со своей физикой, а лекции – это так, для заработка. Ну а нам популярность и совсем ни к чему. Правда, Прохор не оставляет надежду собрать экспедицию по поискам нашей стоянки. А узнать ее он планировал каким-то новым прибором – по плексигласовым окнам, которые он в последний вечер закопал вместе с другим мусором под елкой, слева от «ланкастера».

Штурман сказал, что с удовольствием проверил бы готовность янтаря в швах иллюминаторов. Так что, собравшись вместе, мы теперь не чай пьем, а движение континентов и горообразование обсуждаем.

Посмеялся я над письмом. Сначала один, потом позвонил по сотовому Алешке и прочитал статью. Тот расхохотался:

– А-ха-ха, из чего изготовлен их помет?! Только из натуральных компонентов, – с томным придыханием дикторши из рекламы сказал он. – Слушай, самое смешное, что я скучаю по всем нам, дуракам, вместе с птеродактилями, с топорами этими, а казалось, что, как выберусь оттуда, видеть никого больше не смогу. И в небо хочу.

– Та же история, – усмехнулся я. – Ну, нет повода не собраться всем вместе. Да и Прохор все зовет к себе на дачу. Юргену я позвоню. Галюченко бы от родной Винницы оторвать. И Константина найти.

– Он появляется в «Одноклассниках». Там обитает один древний старикан из Твери. Оказывается, Костя в Твери перед войной поучиться успел. Трещат без умолку по два-три часа, как встретятся. Костя треплется про жизнь во Франции, а как поддаст, так то про «ланка-стер», то про стегозавровые яйца пытается сострить. А старикан не верит ему. Нет, что это и есть Костя, верит, но считает, что тот тоже внуков нянчит, а в Интернете прикалывается просто.

– Надо Юргена направить по его следу. Во Францию с моей ветки поезда не ходят, – сказал я. – Напишу ему, а ты поищи там поточнее координаты Кости.

– Ок…

Пошли короткие гудки. Я усмехнулся на это «ок» и тоже отбился, невесело уставившись в стену. Выходной, могу себе позволить и отдохнуть. На двух работах так намотаешься, что вечером остается «тильки спати», как говорил иногда Петр Иванович. Да и не тянуло меня никуда. Первый год мы с Алексеем все архивы ворошили. Про войну, про Победу, про своих искали информацию. Теперь так говорят – искать информацию.

Четыре года… Столько народу погибло, а если бы мы задание выполнили, все закончилось бы в сорок втором. Бабушка блокаду не пережила, мама умерла в шестьдесят третьем. Про Николая, младшего брата, ничего не нашел. Отец погиб в сорок первом, я и не знал. Да в таком водовороте много что поздно доходило, а то и не доходило никогда.

Вспомнилось, как во Франции, когда первые деньги заработали и в гостиницу перебрались, остались в номере. Надо было это, надо. Соорудили закуску, еще в обед купили водки. Накупили тогда много всего, хоть после птеродактилей даже самый простой хлеб был в радость. Все не по-нашему подписанное, чужое. Но сосиски жареные пахли вкусно, хлеб наломали кусками. Водку в супермаркете искали долго. Нашли, Костя и нашел, быстро у него общение налаживалось – смеется, объясняет что-то, а его понимают, с улыбкой отвечают. Мы бы сами еще долго бродили – вином все заставлено. Но не хотелось ни вин заморских, ни коньяков. Потому что помянуть собрались.

Я смотрел на своих и совсем не знал, что сказать. Может, оттого все запомнилось так отчетливо. Алешка грустно в центр стола уставился, Петр Иваныч сидел, уткнув подбородок в кулак, с кофейной чашкой в другой руке, Костя смотрел на меня как-то отчаянно, Прохор застыл, выпрямившись. Все свои, родные лица. Понимаешь, что они чувствуют то же, что и я. Радость и слезы рядом. Сколько погибло – мы уже прочитали. На дворе ведь стоял месяц май, когда мы вернулись от динозавров. День Победы праздновался недавно, и цифры эти страшные быстро попались на глаза. Не могли не попасться, мозг сам цеплялся за все русское – за похожее слово, послышавшееся в толпе, за русскую газету в дальнем углу журнальной стойки. В газете и прочитали. Долго потом молчали…

Все встали.

– Помянем, – сказал я. – Слава погибшим… слава победителям… светлая память.

Помолчали. Выпили. Я разлил по полной:

– За победу! Троекратное! – дальше, помню, и говорить не смог, дыхание перехватило. Да и что говорить, слезы у всех на глазах.

– За победу! Ура! Ура! Ура! – гаркнул экипаж, казалось, дрогнули стены.