Уж если им не удавалось найти общий язык дома, с чего бы это вдруг они нашли его где-то на открытом воздухе… Том принес ей бокал вина. Они перекинулись парой слов, после чего он вернулся к себе за стойку, где его ждала стопка тарелок, которые нужно было протереть. В прошлом году она подарила ему несколько своих картин – из первых, и он не замедлил украсить ими стены, отчего она испытывала некоторую неловкость, особенно когда видела, как их разглядывают и обсуждают посетители, не подозревающие, что она их слышит. Но она понимала: Том повесил их не для того, чтобы ей польстить, а потому, что они действительно ему нравились. Днем, прогуливаясь вдоль прибрежных скал, Шарлотта вышла к тому месту, откуда три года назад они с Мартином наблюдали фейерверк. Она присела на большой белый камень и, глядя на море, стала вспоминать их первую встречу в Лондоне. Она возвращалась домой – в квартиру, которую снимала на Саринг-Кросс-Роуд вместе с лучшей подругой, и заметила его: он стоял на углу улицы и смотрел на нее. Она застыла на месте, вдруг почувствовав тяжесть в груди. А Мартин пошел своей дорогой, но, пройдя несколько метров, остановился и зашел в книжный магазинчик. Шарлотта тоже направилась туда, взяла первую попавшуюся книгу. И рассмеялась, заметив, что стоявший рядом Мартин держит свой экземпляр вверх ногами, о чем он не преминул догадаться. Разрядив таким образом обстановку, они обменялись избитыми любезностями, а потом отправились выпить кофе в маленький бар напротив. С тех пор они больше не расставались. И вот теперь… Спустя два десятка лет они больше не могли оставаться наедине друг с другом и даже просто разговаривать. Шарлотта понимала: кто-то из них должен уехать хотя бы на несколько дней, – только ей самой не хватало духа бросить его.

 Мартин был из тех людей, которые мигом скисают и пропадают, стоит оставить их одних хотя бы на лишнюю минуту. А что она сама, не будь его рядом?.. Впрочем, Шарлотта все еще надеялась на лучшее, и надежда укрепляла ее больше, чем что бы то ни было. Ей хватало вспомнить мгновения, проведенные вместе за все эти годы, – и вот она уже уговаривала себя, что у них все наладится. Дверь бара открылась – на пороге возник светловолосый парень в кожанке. Это был Эндрю, сын Тома. Последний раз, когда она его видела, ему было лет четырнадцать. Эндрю снял куртку, поставил сумки с покупками у стойки и взгромоздился на высокий табурет. Заметив Шарлотту, он кивнул, при этом у него был такой вид, как будто он пытался вспомнить, где уже видел ее. – Шарлотта, помнишь Эндрю? – спросил Том из-за барменской стойки. – Ну конечно, помню, – ответила она и подошла к нему, собираясь поцеловать. – Вот что, Эндрю, раз уж ты здесь, я оставляю бар на тебя, а сам на полчасика отлучусь, – сказал Том, бросая тряпку в мойку. – Надо смотаться в город и кое-что прикупить для матери. А ты, пока меня не будет, займись Шарлоттой…

Том подхватил кожанку и выглянул из бара, нахлобучив на голову кепку, потому что шел дождь. – Если и вечером будет так поливать, фейерверк могут и отменить, – заметил Эндрю, повернувшись лицом к стеклянной витрине. – Жаль, ведь ради этого я и приехал в город, да и мать привозила меня сюда каждый год поглядеть на фейерверк, когда я был маленький. – Твоей матери получше? – Да, получше, вчера она даже смогла встать и чуть-чуть пройтись по саду. Правда, теперь такое случается все реже. И это беспокоит, поскольку мне надо в Лондон, а я как будто бросаю ее в самое неподходящее время. И потом, я все думаю – вдруг с нею что случится?.. – Не стоит ломать себе голову, даже если ты и останешься здесь, все равно ничего не сможешь сделать. Да и мать твоя была бы против… Эндрю кивнул, налил себе бочкового пива, и они вернулись за столик Шарлотты. – А в Лондоне где будешь жить? В университетском общежитии?

– Думаю поселиться у подружки, она на втором курсе – учится на музыковеда. Так что уезжаю завтра утром первым поездом – принимать апартаменты.

– Что ж, вот и хорошо, по крайней мере, тебе не будет одиноко. Лондон город очень большой, и я сама, когда оказалась там первый раз, все время путалась.

– Это как раз то, что мне нужно, – жить в каком-нибудь месте, которое знаешь чуть меньше, чем четыре стены своей комнаты. – Ах как я тебя понимаю, – рассмеявшись, сказала Шарлотта. Эндрю в несколько глотков осушил пиво. Она вспомнила, что он родился на несколько месяцев раньше Жюля. Если бы ее сыну однажды хватило в легких кислорода, возможно, сейчас она сидела бы с ним за одним столиком, и они говорили бы о его будущем. – Знаете, отец часто рассказывал о вас… вы знаменитая художница. Признаться, я мало что смыслю в живописи, но мне очень нравится вон та картина…

Он указал пальцем на картину в синих тонах – на ней была изображена женщина, стоящая с голеньким младенцем на руках. – Она напоминает мне мать, и, хотя они внешне совсем не похожи друг на друга, думаю, когда-то она точно так же держала меня на руках, с точно таким же выражением лица. Эндрю поставил бокал на стол и провел пальцем по стеклянной витрине, оставив на ней длинный след. – А вы-то скоро возвращаетесь в Лондон?

– На следующей неделе. Надо заняться выставкой. В глубине бара какая-то девица, звонко расхохотавшись, поцеловала в губы мужчину, который был намного старше ее. – А вы что читаете? – полюбопытствовал Эндрю, показывая пальцем на лежавшую на столике книгу.

 – «Кроткую» Достоевского. – Ах, ну да, мать рассказывала про этого писателя, она прочитала много его романов, вот и я подумываю как-нибудь взяться за него. – И не пожалеешь… Хотя это скорее повесть, совсем не похожая на его крупные романы, она довольно сложная… Здесь есть одно место, которое меня особенно трогает – я только что его перечитывала: рассказчик просыпается среди ночи и видит, как его жена – кстати, она намного моложе… думаю, ей лет шестнадцать – идет к его постели с револьвером в руке. До этого он уже несколько месяцев как превратил жизнь этой бедняжки в сущий ад, довел ее до полного отчаяния – и вот уже сам оказывается в невыносимо дурацком положении. Конечно, он мог бы встать и отобрать у нее револьвер, но он сохраняет самообладание и решает закрыть глаза. Лежа в постели все так же неподвижно, он слышит, как она подходит все ближе, чувствует холодное прикосновение металла к виску – и тут непроизвольно открывает глаза и перехватывает ее взгляд… а потом неожиданно закрывает глаза и лежит, не шевелясь, и ждет. Он догадывается, что она все видит и что в душе у нее происходит жестокая борьба. Ему, конечно же, страшно, но своим видом он хочет показать ей, что ничего не боится, потому как все же надеется – вдруг она одумается. После долгих минут мучительных раздумий он открывает глаза и с облегчением видит, что она ушла… Шарлотта нашла в книге это место, которое лично отчеркнула черной ручкой.

 – И дальше он произносит такие вот невероятные слова: «Я встал с постели: я победил, – и она была навеки побеждена!»

В конце концов та несчастная девушка кончает жизнь самоубийством, бросившись из окна. Первый раз я прочитала эту повесть еще девчонкой – тогда мне и в голову не могло прийти, что муж и жена способны дойти до такой… жестокости, борьбы, бессловесной войны… Шарлотта не могла сдержать слез. Эндрю смущенно взял ее за руку. И, почувствовав внимание, которого ей недоставало в тот летний день, она рассказала ему о своей душевной боли, о человеке, с которым жила, и о тревоге, которая постепенно овладевала ею при мысли о том, что она может остаться одна… В какой-то миг, будто осознав, что зашла слишком далеко в своей исповеди, она смолкла, испугавшись, как бы ее слова не произвели превратное впечатление на юношу. – Прости, что рассказала тебе все, – произнесла она, нежно погладив его по щеке. – Тебе еще жить да жить, так что постарайся не оступаться на жизненном пути – это главное.

Стоя на другом конце площади, Мартин готов был измолотить стену кулаком. Шарлотта наверняка заметила бы его, если бы повернула голову, если бы почувствовала его взгляд, прикованный к ней, – тот самый взгляд, который она столько раз пыталась перенести на полотно, чтобы ухватить его особенности. Он долго простоял так, прячась за стеной и силясь понять, о чем они разговаривали. Он оказался там случайно – приехал закупить кое-что к обеду… и вдруг увидел ее в баре: она сидела и болтала с каким-то юнцом, который был раза в два моложе ее. У него тошнота подступила к горлу, когда этот самый юнец взял ее за руку и когда Шарлотта погладила его по щеке.

Довольно пустяка – и вот уже мир летит в тартарары. Мартин прислонился к стене и так и застыл, чувствуя, как что-то горячее подкатывает к его горлу. А потом он ушел, даже не взглянув напоследок на жену, бросив покупки там же, на мостовой. Немного погодя, едва зашло солнце, Шарлотта вышла из бара, чуть не столкнувшись с бойкой цветочницей, застегнула пальто и пошла в сторону старого города. Услыхав, что за нею кто-то бежит, она обернулась и увидела Эндрю – он догнал ее и протянул ей белую розу. Приятно удивившись, она взяла ее за стебель. Это были ее любимые цветы, – по крайней мере, с той поры, как Мартин спустя неделю их знакомства подарил ей огромный букет белых роз. Эндрю поцеловал ее в щеку и, пожелав удачи, вернулся в бар. Шарлотта, не выпуская цветка из рук, хотела было окликнуть юношу и дать ему номер своего телефона, чтобы они могли встретиться в Лондоне, но передумала, решив, что эта мысль не только глупая, но и оскорбительная по отношению к женщине, которая тихо угасала в своей комнате.

Шарлотта развернулась и, вдыхая аромат розы, направилась домой, где, как она надеялась, ее ждет Мартин, готовый объясниться с ней и своими объятиями развеять все ее страхи. Мир вокруг нее разом стих, как будто затаив дыхание. Сидя на скамье на смотровой площадке в Хатэм-Коув, Мартин наблюдал за Кейт – она стояла на краю скалы с наушником от  айпода в ухе, устремив взор к горизонту, словно высматривала корабли в морской дали. Было четверть седьмого утра – день вокруг только-только занимался. Кейт попросила высадить ее здесь: перед отъездом, окончательным и бесповоротным, ей хотелось последний раз насладиться местным видом. Еще девчонкой она часто приезжала сюда погулять вместе с матерью. Первый поезд отправлялся где-то через час, и Мартин решил побыть с нею и удостовериться, что ей ничего не угрожает. Да и потом, находясь рядом, он мог отвлечься от мыслей о том, что будет дальше. По дороге девушка лишь вскользь упомянула о причинах своего отъезда. Год назад ее родители погибли в автокатастрофе под Эксетером, и после этого она жила в приемной семье. Кейт никогда не чувствовала себя там как дома, да и, сказать по правде, особо не старалась.

Она посчитала так: раз ее родителей больше нет, значит, ей больше нечего делать ,  в здешних холодных, суровых краях, тем более что она давно мечтала перебраться в Калифорнию, где в детстве жила ее мать. К отъезду она готовилась несколько недель, решив для начала остановиться ненадолго у подруги в Лондоне, подзаработать немного денег и купить билет на самолет. А по прилете в Штаты она уж как-нибудь разберется, благо у нее есть двойное гражданство. Она подождала, когда домашние заснут, чтобы взять мотороллер, – и, если бы он не сломался по дороге, она бы уже давно сидела в кафе и ждала поезд. Кейт, казалось, прекрасно знала, что делала, а поступала она всегда рассудительно. Уже с юности она твердо понимала: если покончить с прошлым одним махом, то жизнь можно изменить. Прямо как Шарлотта лет двадцать назад. Мартин закурил сигарету. Кейт подошла к нему и села рядом. – Не боишься, что опекуны кинутся тебя искать? Сколько тебе лет – шестнадцать… семнадцать?

 – Семнадцать исполнилось. Я оставила им записку – объяснила все в двух словах. На самом деле, думаю, они вздохнут с облегчением, ведь мы не очень-то ладили, и я только портила им жизнь. К тому же у них и со своими детьми проблем хватает. Вот устроюсь и позвоню им – пусть знают, что я и одна проживу. – А где будешь работать в Лондоне – знаешь? Тебе же понадобятся деньги не только на билет, чтобы чувствовать себя удобно во время перелета. – Нет, пока без понятия, но приработков в Лондоне предостаточно. Главное – побыстрее заработать, а в самом худшем случае, что ж, придется выйти на панель… у меня одна подружка этим занимается – знал бы ты, сколько она зарабатывает! Да и что здесь такого, в конце концов.

 Мартин воззрился на нее, не веря своим ушам. – Мартин! Я же пошутила! – сказала Кейт, едва не обидевшись, что он поверил. – А у тебя есть дети? – Нет… Впрочем, был сын, его звали Жюль, но он умер, когда ему и трех месяцев не было. – Ах какая жалость…

 – Не стоит сожалеть – дело прошлое. Ему было бы сейчас столько же лет, сколько тебе, будь он жив… С этими словами он поднял большой камень и швырнул его в пропасть.

Жюль.

Он удивился, что пошел на такую откровенность: ведь у них с Шарлоттой эта тема с годами стала чуть ли не запретной. Мартин был не из тех мужчин, что любят бередить старые раны, к тому же, сказать по правде, он даже не успел привыкнуть к младенцу, хотя, насколько ему было известно, Шарлотта безмерно страдала, что его больше нет рядом; она думала об этом крохотном существе, когда оно еще находилось под защитой в ее утробе, и потом – когда она держала его, такое хрупкое создание, на руках… и даже после того, как его не стало, она вполне осознанно искала его в лицах и жестах других малышей, а чуть погодя – детей постарше. Три недели назад, когда Мартин заглянул к ней в студию, пока она гостила у одной из подруг, он наткнулся на последнее полотно из серии, которую Шарлотта начала через год после смерти Жюля и которую пополняла новой работой в каждый его день рождения. Таким образом, всего там оказалось семнадцать полотен, и на каждом Жюль был изображен в определенном возрасте, на определенном этапе жизни, которой у него не было; то были единственные дорогие ей работы – она хранила их у себя и ни за что на свете не согласилась бы выставить на всеобщее обозрение, чтобы к ним прикоснулся чужой взгляд. Шарлотта долго не соглашалась родить другого ребенка, искренне полагая, что невозможно восполнить невосполнимое. Потом, с годами, у нее снова появилось желание стать матерью – однако судьба не решила обрадовать.