Ее сжигала тоска, била черная, черная ярость. Яэль взяла это пламя и вдавила его в пустоту своих костей.

Сделала их своими.

Ее волосы росли, струились, новенькие, ниже плеч. Длинные и достаточно толстые для кос. И одна за другой возникли веснушки, брызгами появились внутри ее руки, распространяясь через пробелы в ее цифрах.

Она была Яэль, но в тоже время нет.

Не моя Яэль. Монстр. Монстр. Монстр.

– Рахель?

Дыхание Яэль сбилось. Она посмотрела и увидела Мириам. У них было всего семь (может, восемь) лет разницы, но старшая девочка изо всех сил пыталась заполнить пустоту, которая осталась от матери Яэль: напоминая Яэль есть, прижимаясь ближе для дополнительного тепла ночью, расспрашивая ее о визитах к доктору. Из всех обитателей Барака № 7 только Мириам не беспокоили топазовые глаза Яэль или ее бледно-огненные пряди волос.

Но когда Мириам стояла у их койки, сжимая два куска хлеба и вглядываясь в лицо матери Яэль, страх поселился в ее чертах. Он прильнул к ее подбородку, набросил тень на изгибы ее костей. Ее лицо было двойной тенью: видимой и осязаемой.

– Это… это я. – Яэль прошептала это, потому что сама не была до конца уверена. Шепотки, впитанные так глубоко за столь много раз. – Яэль.

Руки Мириам тряслись; драгоценные хлебные крошки рассыпались по полу. Ее кожа оставалась такой же бледной, как у мертвеца, когда она наконец справилась с шоком и заползла на их койку.

– Что ты делаешь? – спросила Мириам Яэль и придвинулась ближе. Вся она была как крыло – парила над младшей, укрывала ее в тени. Яэль поняла, что так и было, что другие женщины Барака № 7 – которые расходились по проходам, усталые и измотанные – не смогут увидеть, как она изменилась.

Мириам защищала ее. Как большего размера кукла-матрешка защелкивалась над меньшей. Прятала ее.

– Я… я не знаю, – прошептала Яэль. Она продолжала смотреть на веснушки. Те самые, на которые смотрела всегда, когда ей было грустно или страшно. Когда ее мать прижимала ее ближе к себе. Это было так странно: видеть то, чего уже не было, и в тоже время было.

Веснушки ее матери. На ее руке.

Яэль. Но не она.

– Ты можешь сделать это снова? Выглядеть как кто-то еще?

Может ли она? Яэль закрыла глаза. Первым человеком, которого она увидела за ними, была бабушка, с ее гусиными лапками и улыбкой, «составленной» из клавиш пианино.

Изменить все.

Изменить.

Яэль почувствовала холодную печаль снега. Прибежище дыма в глазах пожилой женщины. Она взяла все это и завернула внутрь себя.