Тут он внезапно замолчал. С большим трудом сдержал себя. Знал, ни в коем случае нельзя рассказывать поднадзорному Мессингу все, что выложил Гобулов, но его так и подмывало. Неожиданно он брякнул то, что ярко высвечивалось в его лысоватой голове:

– Маленков Георгий Максимилианович говорит, никакого странного в поступках хозяина нет. Новых людей Сталину рекомендует какой-то колдун-болтун, ишак его разбери. Или ведьма!

Мессинг отпрянул.

– Не может быть?!

Айвазян хитро подмигнул и спросил:

– Знаешь, кто этот колдун?

Мессинг замешкался с ответом, затем нерешительно покачал головой:

– Не-ет.

– Э-э, дорогой, ты много не знаешь. Это какая-то бабка из верующих. Называется Матрона Московская. Хозяин сам ездил к ней в сорок первом. Представляешь?!

Мессинг утверждал: он был искренен. Простодушный и недалекий Айвазян даже представить себе не мог, что человек, который проигрывал ему в шахматы и, что еще невероятней, тут же расплачивался, мог быть тем человеком, который предсказал кремлевскому балабосу, кто из советских военачальников есть кто.

Вольфу было не до смеха. Интрига высветилась до донышка, и это был тревожный свет. Голоса зовущих сменили тон, завыли так, что мурашки по сердцу заскребли. В неведении Айвазяна таился опасный подтекст – вряд ли Гобулов был настолько наивен, чтобы поверить в какую-то Матрону. Ему должно быть известно, а если нет, скоро станет известно, кто такая эта Матрона и кого его люди по глупости сцапали. Это грозило Мессингу куда более серьезными осложнениями, чем сломанная нога. За ногу Берия простит, может, даже похвалит – так ему, экстрасенсу, и надо. Пусть не выделывается, а вот реакция хозяина для местных начальников была куда более опасна. Сталин не любил, когда его людям, не испрашивая разрешения, ломали ноги. Вождь не скажет: «А подать сюда Тяпкиных-Ляпкиных!» Он скажет: «А подать сюда головы Ляпкиных-Тяпкиных!» Конечно, Лаврентий Павлович знал об этом. Берия был умнейший человек, он был способен заглянуть в будущее. Наркомвнудел всегда сумеет найти козла отпущения, и Гобулов знал об этом.

Мессинг ощутил холодок на сердце.

Говорят, нет худа без добра. Пока Вольф валялся на больничных простынях, контрреволюционный сброд генерала Андерса наконец-то покинул Ташкент. Со дня на день в Красноводск должен был отправиться и сам Андерс со своим штабом, тем самым снимая головную боль не только у оперативных работников республиканского НКВД, но и у незадачливого «серасенса» Мессинга.

После того откровенного – шахматного – разговора он начал внимательнее присматриваться к обслуживающему медперсоналу. Охраняли его небрежно, специального поста у дверей палаты не выставляли. На время отсутствия Айвазяна присматривать за Мессингом было предписано медсестрам. Однако девушкам было не до скромного, никогда не жалующегося Мессинга. Сестер не хватало, и у каждой было столько работы, что по распоряжению главврача они просто запирали дверь, отделявшую ту часть коридора, где располагалась палата, от общего отделения, и оставляли его одного.

Однажды в жаркий августовский день, воспользовавшись отъездом соседа, Мессинг подъехал к распахнутому в коридоре окну и, привстав с кресла, обнаружил внизу, в тени деревьев, лавочку, на которой играли в шахматы на выбывание солидные на вид пациенты. Вокруг них собралось с пяток раненых, ожидавших своей очереди. Все были в добротных пижамах, двое на костылях. Мессинг некоторое время наблюдал за игрой, потом позволил себе дать совет одному из участников. Все разом подняли головы. Он воспользовался случаем и представился. Как только выяснилось, что один присутствующих слыхал о нем и даже присутствовал на его представлении, собравшиеся тут же сменили гнев на милость.

Далее все стало проще.

Вольф признался, что сломал ногу. Несчастный случай! Теперь сидит здесь, скучает, теряет квалификацию. Хотелось бы поработать. Люди внизу пообещали – поможем!

К возвращению Айвазяна в вестибюле госпиталя уже висело написанное от руки объявление. Мессинг особенно настаивал на том, чтобы оно было написано именно от руки, ни в коем случае не типографским способом или на машинке. Айвазян бросился к главврачу, но генерал-майор медицинской службы отшил зарвавшегося особиста и заявил, что на территории госпиталя распоряжается он, и никто иной.

Была война, и военных, особенно раненых старших офицеров, тем более генералов, чьи палаты размещались в соседнем корпусе, уважали. Примчавшийся в палату Айвазян набросился на Мессинга с угрозами. Тот сделал невинные глаза – как Мессинг мог отказать главврачу, явившемуся в палату с просьбой устроить представление для ранбольных. Разве ему запрещали давать концерты? Наоборот, партия дала ему задание любыми способами помочь раненым поскорее вернуться в строй. Разве не так?

Айвазян сразу заткнулся.