– Как это? – опешил Ларин.
– Ну в философском смысле…
Ларин махнул рукой. И расхохотался. Действительно, в каком-то смысле у них был один отец, одно воспитание, собственно говоря. Они оба хотели добра, но почему-то получалось иногда совсем, совсем наоборот…
Глава 60
ХОМЕНКО
Лейтенант Хоменко не довел Оксану до отделения милиции. Он еще там, в кабинете Ларина, решил ее отпустить. Во второй раз, теперь уж наверняка в последний.
Он провел Оксану Панчук по залу ожидания и вышел на перрон. Впереди увидел знакомую экскурсоводшу с каким-то мужиком, явно не московского разлива. Похоже, не поверил своим глазам, женщина была счастлива. Милиционер угадал ее состояние по выражению лица, по блеску глаз, по походке, еще по массе невидимых простому смертному или нелюбившему черт, жестов и мимики.
Раньше Виолетта ему не нравилась. Не то чтобы совсем, но было в ней что-то… Может быть, то, что смотрела на него, как на пустое место. Вообще-то ему нравились независимые женщины, но не в такой степени. Всему есть предел.
Правда, Оксана тоже была независима. Стало быть, и нелюбовь к независимым проистекала из личного опыта и уже год не заживающей любовной раны. Для него все женщины как бы балансировали на грани между нормой и эмансипе. Иногда это восхищало, но в большей степени раздражало. Одно дело – восхищаться полуобнаженными телами девочек из кордебалета, другое – жениться на одной из них. Вся его нравственно-просветительская занудная деятельность в отношении Оксаны проистекала от дремучей неграмотности и совершенно устаревших и ненужных установок. Полная путаница чувств приводила милиционера, привыкшего ясно мыслить, в замешательство. Если бы кто-нибудь сказал, что термин «прелюбодеяние», заимствованный из Ветхого Завета, совсем не то, что он себе представляет, Хоменко не поверил. Не беспорядочные половые связи или соблазнение замужней женщины, а посягательство на чужую собственность. Именно собственность, ибо звучит это примерно так: не возжелай ни дома ближнего своего, ни раба его, ни осла, ни жены его… Каково! Женщина на последнем месте в ряду инвентаря.
Из-за путаницы в мыслях и чувствах Хоменко решил инстинктивно придерживаться прежней тактики. В связи с «уличением» Оксаны в противозаконных действиях как бы обретал на такую точку зрения и тон полное право.
– Ты вот что, ты растворись на время. Устройся на работу и сиди тихо, как мышь. Сейчас самое главное – не светиться. У нас нет статьи «за давностью».
Номинально нет. Но если не попадаешь в поле зрения правоохранительных органов, если тебе не надо заполнять никаких анкет, которые будут проверять по долгу службы, можно считать, что чиста.
– Заживо похоронить себя?
– Почему похоронить? Миллионы людей живут, и ничего. В конце концов, ты же не Майя Плисецкая…
Вот этого говорить нельзя было категорически. Большинство несчастий как раз и происходит от ущемленного самолюбия. От не правильной оценки своей роли или чужой. Конечно, ни один опер не обидится, если сказать, что он не Мегрэ и не Шерлок. Но дело-то в том, что Оксана в действительности была не совсем заурядной личностью.
– Какой же ты дурак… Какой же ты дремучий дурак…
– Но почему, почему? – излишне громко воскликнул милиционер.
– Когда вы хватаете за руку преступника… или преступницу, разве не испытываете чувство удовлетворения? Я не знаю – самореализации, что ли. Почему же я не достойна такой участи? Почему мне суждено реализовываться либо в постели, либо за кухонным столом, либо в материнстве?
– Да я ничего…
– Вот именно – ничего. Может, я и не Айседора Дункан, но кое-что могу, и смею уверить, совсем не плохо. Вот ты меня отпускаешь, рискуешь карьерой.