Харунжий был тихим незаметным старичком, почти беззубым. Говорил всегда негромко и часто потирал сухие морщинистые ладошки. У Макоты он вызывал смесь уважения и презрения. Владелец гостиницы был докой во всяких циферках, в счетах и подсчетах, умел вычитать убыль из прибыли, умножать и делить, то есть разбирался в таких штуках, каких атаман совершенно не сек.
— Скоро урожай арбузов снимать будем, — поведал Харунжий, садясь с другой стороны стола. — Надо точно подсчитать, сколько телег выйдет.
— Ты мне точно подсчитай, сколько денег за них выручим! Лавки на западной стороне все заплатили?.. Да хватит обжираться, а ну положь!
Последние слова были обращены к Дерюге — с детства обделенный всякими сладостями, тот от пирожных Матрены шалел и набрасывался на них, как бойцовый мутафаг на свежую порцию дурманной кашицы.
Помощник, весь вымазанный в креме, поспешно запихнул в рот второе пирожное, рукавом вытер вспотевшее лицо и запил вином.
— Четыре заплатили, — подтвердил Харунжий, положив на стол туго набитый кошель. — Двадцать две серебряные гривны и три золотых. Не заплатили Макой с Анатолием.
Вслед за кошелем сухонькая маленькая ручка его быстро подтолкнула к Макоте квадратную дощечку, покрытую записями. Старик делал их мелом, а после переносил в большую счетоводную книгу. Атаман сунул кошель в карман, нахмурился, отставив бокал, придвинул дощечку и вперил в нее взгляд. Какие-то каракули — не то циферки, не то буквы… Читать Макота не умел и письменного счета отродясь не знал, но глядел очень внимательно и строго, будто проверяя каждую строчку. Он не заметил, как насмешливо блеснули глаза Харунжия, видевшего, что грифельная доска лежит перед Большим Хозяином вверх ногами.
Дерюга украдкой запихнул в рот третье пирожное, сжевал, давясь кремом и, раскрасневшись от усердия, снова вытер лицо рукавом. Хлебнул вина. Атаман, отодвинув дощечку, поднял голову.
— Макой и Анатолий? — повторил он.
— Макой плетильную мастерскую держит, — пояснил Харунжий. — Бочки из стеблей делает, корзины, носилки всякие. Должен три гривны за четыре декады. Анатолий…
— Кузнец, — припомнил атаман. — Так почему не платят они?
Харунжий пожал узкими плечиками и, откинувшись на спинку стула, сделал короткий жест в сторону Дерюги — такими вещами, как выбивание податей из лавочников, занимался тот со своей бригадой.
Дерюга сказал, не дожидаясь вопроса хозяина:
— Макота, я это дело улажу.
— Уладишь? — повторил атаман и вновь, как прежде, в груди его стала подниматься ярость, но если раньше он никогда не давал себе труда сдерживать ее, то теперь все чаще не позволял чувству выплеснуться наружу — положение обязывало. — А почему до сих пор не уладил?
— Из-за того, что строим мы, — пояснил Дерюга. — Восточные ворота переделываем и стену. Мои люди почти все там заняты, надзирают они, чтоб рабы не разбежались. Далеко ведь ходят с тачками, до самого карьера, ну и надо ж следить… Очень заняты мы там. Но бригадир каменщиков клянется, что через два дня закончат со стеной, только ворота останутся, тогда и я освобожусь, и люди мои… Вот и возьмемся за лавочников.
— Раньше за них взяться надо было!
— Но мне он только вчера сказал! — Дерюга кивнул на Харунжия.
— Вчера истек последний срок оплаты, — пояснил тот.
Макота размышлял, хлебая вино. Не к лицу ему теперь влазить в такие мелкие дела, как задержка с податью от кузнеца и плетильщика. Этим Дерюга пусть занимается. Но, с другой стороны, если во все не вникать, то помощник слишком много власти себе заберет… Ишь — «мои люди»! Все люди на Мосту — Макоты, а не его!