Ближе к вечеру заявился посыльный от воеводы.

Ехал я к нему злой. Да сколько можно меня дергать? Я еще и в вотчине своей не побывал, а гонец тут как тут. Однако взял себя в руки: войдя к воеводе, поклонился, пожелал доброго здоровья, поинтересовался — как жена, как дети.

Плещеев ответил обстоятельно. Затем огладил усы и бороду, уселся в кресло.

— Уж не знаю, чем ты государю так угодил, знать — не зря в первопрестольную ездил, только что гонец указ государев привез. Читай!

Я взял в руки затейливо украшенную бумагу, вчитался: «Освободить от сборов, налогов и тягот на год, исчисляя с февраля первого числа вотчину и хозяйство боярина Михайлова». Писано было витиевато, но смысл такой.

— Везет же людям! — завистливо вздохнул Плещеев.

— А чего вместо меня в Москву не поехал? Сыскал бы преступника, как я, и тебя освободили бы от налогов.

— Вишь, не пригласили. Обскакал ты старого воеводу. Так, глядишь, вскоре и мое место займешь.

— Я и своим местом доволен — на твое не претендую. Хотел бы чинов — в Москве бы остался, предлагали.

— Неуж отказался? Ну ты и дурень — прости уж за прямоту, — изумился боярин.

Я свернул государев указ, сунул за пазуху.

— Погоди, не торопись. Гонец еще пакет привез — лично тебе в руки.

Воевода протянул бумагу, свернутую квадратом и запечатанную сургучной печатью. Таких я еще не видел.

Я осмотрел сургуч, орла на нем, сломал печать и развернул бумагу. «Братчина о тебе помнит. Прости, что отправил поспешно — срочные дела. Федор».

Коротко и ясно. А я-то укорял себя всю дорогу, что уехал, не попрощавшись. Не у каждого чина хватит благородства даже на такую короткую писульку.

— Чего там? — полюбопытствовал воевода.

— Письмо личное от стряпчего.

Воевода покачал головой — то ли с укоризной, то ли завидуя.

Я попрощался и вышел.

К черту все дела — еду домой, отсыпаюсь, молюсь, и пару дней проведу с семьей. На торг надо сходить, подарков купить. Для женщины и ребенка подарки — вещественное доказательство любви, уважения и заботы мужчины.