Как он сам определил это — чем-то вроде эха.

— …реакция, которую разделяло большинство слушателей, — продолжал КьиРиа. — Я был на его первом… представлении, — он закрыл глаза, вспоминая. — Это было ужасно.

Коссонт нахмурилась.

— Я думала, его первое выступление было триумфальным.

— Аудитория… академиков, — КьиРиа, казалось, не воспринял её слов. — И каждому из них были вручены… копии… партитуры.

— Насколько мне известно, результат был впечатляющим.

— Не отрицаю. Однако я был на первом… публичном выступлении.

— О…

— Реакция оказалась… смешанной. Некоторые люди ненавидели это…

Коссонт снисходительно улыбнулась.

Иссерем-КьиРиа мог быть любого возраста, подумалось ей, если судить по его коже. Она была очень гладкой, но в то же время какой-то …замшелой. Выражение лица было самым непроницаемым из всех, с какими она когда-либо сталкивалась, хотя, конечно, они принадлежали к разным видам: она не ожидала, что сможет прочитать выражение лица инопланетянина, даже если тот был частью обширного метавида гуманоидов. Генетически он относился к млекопитающим — у него даже имелись рудиментарные соски на груди, выглядевшие как пара болезненных укусов насекомых. Очевидно, это было то самое тело, в котором он обитал до того, как перенёс себя в левиафида. Все это время оно хранилось на плоту Апраниприла. Теперь он вернулся.

По его словам, он провел всю свою жизнь, базируясь в этом единственном гуманоидном теле, скитаясь по Культуре и за ее пределами, преимущественно среди остатков породивших ее цивилизаций — включая цивилизацию гзилтов, хотя они так и не сподобились присоединиться. Он наблюдал за стагнацией гзилтов, в то время как Культура превращалась из капризного, ветхого собрания разрозненных обществ — некоторые из них практически не разговаривали друг с другом — в целенаправленно однородную и вместе с тем разнообразную, постоянно расширяющуюся формацию, неуклонно двигаясь к той известности и могуществу, которыми теперь обладала.

На протяжении всего времени он брал то, что он называл случайными отпусками в других формах, как внутри Культуры, так и вне её: он был птицами, рыбами, животными, машинами, инопланетянами дюжины разных типов и полов, в некоторых случаях на протяжении столетий. Тем не менее, он всегда возвращался в то самое первое, постоянно обновляющееся гуманоидное тело, его воспоминания освежались, а вкус и аппетит омолаживались. И поиск был непрестанным: он никогда не успокаивался и никогда не возвращался туда, где вырос, — где бы ни было это место (где именно он отказался ей сказать).

Затем, в течение последних нескольких десятилетий — преследуя внезапно взыгравший в нём интерес к звуку, превыше всех иных чувств — он был левиафидом здесь, в водном мире Перитч IV, его голос был мощным, разрывающим океан воплем, импульсно направленным взрывом подводного звука, способным распространяться на тысячи километров или превращать в порошок мелких морских животных, убивая их мгновенным сокрушительным давлением. Коссонт понятия не имела, какие ощущения он испытывал при этом.

- “Соната” — не просто самое известное произведение Вилабье, — сказала она. — Это его самая сложная работа. Особенно для своего времени. Да и впоследствии многие критики считали и считают его лучшим, во многих отношениях непревзойдённым.

— Тем не менее, он… ненавидел её, — настаивал Иссерем — КьиРиа. — Он написал… центральную часть, чтобы доказать, как легко писать такую… математическую… программную музыку, но в ней не было… любви. И мелодии.

— Мелодия — это еще не все.

— Ничто не существенно, не так ли? — Он посмотрел на нее, снова вытирая лицо. — Тогда он понял, что даже в рамках своей… диктаторской, последовательной логики произведение было незаконченным и представляло собой лишь частичную критику того, что он ненавидел, поэтому он решил… завершить его и сделал это.

Иссерем — КьиРиа выглядел задумчивым, уставившись на клочок неба, видимый за трепещущим куполом наверху, защищающим их от палящего тропического солнца.

— Возможно, это была… ошибка Тика, — тихо размышлял он. Он назвал Вилабье «Тик», что являлось сокращением от Тикрина, имени композитора. Коссонт заметила, что он впервые сделал это. И, как ей показалось, в такой фамильярности сквозило некое притворство.