Был тихий день светило пронзительное осеннее солнце. Они направлялись на север, следуя линии гор Хукхоллоу. «Кетти Джей» летела в полумиле впереди него по правому борту. «Скайланс» Пинна гудел рядом. В небе не было ничего, кроме фрегата Флота громыхавшего, пересекая линию горизонта, на запад и грузового судна с Ауленфея, чья поверхность была словно из облаков, которые погрузились в море почти полностью, кроме вершин. На востоке можно было увидеть крутые стены Восточного Плато, находившегося на краю гор Хукхоллоу. Далеко на юге виднелись мрачные облака вулканического пепла, плывущие по направлению к Блакендрафтской равнине.

Он посмотрел наверх, сквозь ветровое стекло купола кубрика. Небо было превосходным, ясным, темно-синим. Бесконечным.

Харкинс счастливо вздохнул. Он проверил приборы, сомкнул свои руки в перчатках на штурвале и распрямил плечи. Снаружи этого замкнутого металлического пространства, мир был странным. Люди были странными. Мужчины были пугающе непредсказуемы, а женщины и того хуже, полны странных намеков и скрытых желаний. Громкий шум заставлял его подпрыгивать, толпа вызывала у него клаустрофобию, среди умных людей он чувствовал себя тупым.

Но кубрик Кейберийского «Фаеркроу» был его убежищем, и был он этим убежищем уже двадцать лет. Любая неловкость или смущение не касались его, пока он был заключен в эту броню. Здесь никто над ним не смеялся. Корабль был его безмолвным слугой, а он в кои-то веки — хозяином.

Некоторое время он наблюдал за далеким фрегатом Флота, предавшись воспоминаниям. Однажды, когда он был юным, он путешествовал в корабле подобном этому. Ожидая вызова, чтобы забраться в свой «Фаеркроу» и взвиться в небо, он с нежностью вспоминал пилота, который его обучал. Он никогда не был популярным, но его принимали, и он был частью команды. Это были хорошие времена.

Но хорошие времена закончились, когда начались Аэриумные Войны. Пять лет американские солдаты сражались. Пять лет, когда каждый вылет мог оказаться последним. Пять лет изматывающих нервы воздушных боев, в которых его три раза сбивали. Он выжил, но многим из его друзей не так посчастливилось.

Потом настали мирные времена, хотя это было относительно. Вместо американских солдат, Флот гонялся за пиратами и флибустьерами, которые за время войны стали процветать, благодаря экономике черного рынка. Харкинс сражался с контрабандистами на своей земле. Враги были не очень хорошо экипированы, но они были отчаянные, даже дикие. Началась борьба за землю, и стало еще хуже.

А потом, невероятно, но началась Вторая Аэриумная война, не более чем через четыре года после первой. И Харкинс снова боролся за Американских солдат и их приверженцев против Тацианцев. В первый раз они победили — все погибли, их подвели политики. Дело стало за малым, обезвредить Самарланские силы, но враг вернулся с удвоенной энергией.

Конфликт был коротким и бесчестным. Люди обоих сторон были деморализованы. В конце концов, было заключено внезапное и неудовлетворяющее стороны перемирие. Американцы чувствовали, что их обманули. Харкинсу было наплевать. У него было слишком много неудач, слишком часто ему не везло, он видел лицо смерти чаще, чем кто-либо другой. Он стал дрожащей оболочкой. Они уволили его за две недели до окончания войны, после четырнадцати лет службы. Скудное пособие, которое ему дали, это все что мог позволить себе Флот после столь разорительного десятилетия.

Те годы были самыми худшими.

Харкинс пришел к пониманию, того что мир изменяется слишком быстро, и это было не слишком хорошо для тех кто не мог приспособиться. У него не было иных навыков, кроме тех, которые он получил как летчик-истребитель, а ни кто не нуждался в пилоте без крыльев. В мрачное серое время, он работал на заводах, выполняя случайную работу и зарабатывая гроши. Наскребая на жизнь.

Это была не военно-морская жизнь, которую он потерял, с ее дисциплиной и устройством. Не было духа товарищества, который скис после того, как многие его друзья умерли. Потеря «Фаеркроу» оказалось действительно болезненной для него.

Хотя он и летал на дюжине различных «Фаеркроу», которые имели минимальные отличия и улучшения, с течением времени, для него они все были одинаковы. Рев мотора, пульсация аэриумных двигателей, нагнетающих топливо в балластные цистерны, окружающая жесткость кубрика. «Фаеркроу» присутствовал при всех его триумфах и трагедиях. Он вел его в чудесное небо, он был с ним в особо отчаянных воздушных боях, но иногда он бросал корабль, когда из него уже не чего было выжать. Все действительно важное, что случалось с ним в жизни, моменты чистейшей радости и абсолютного, явного ужаса, происходили с ним в кабине «Фаеркроу».

Затем в самые мрачные времена, появился свет. Он почти поверил в Алсоул и в непостижимые разговоры Бодрствующих. Почти, но не полностью.

Его попечитель на заводе, знал о прошлом Харкинса, в качестве пилота Коалиционного Флота. Это все, что рассказывал Харкинс, когда он вообще что-то говорил. Когда его попечитель встретил человека в баре, который продавал «Фаеркроу», он упомянул Харкиса.

Так Харкинс встретил Дариана Фрея, который выиграл Керберийского «Фаеркроу» у невероятно удачливого Рэйка, и теперь не представлял, что с ним делать. У Харкиса едва хватало денег, чтобы содержать крышу над головой, но он пошел к Фрею, чтобы умолять его. Он продал бы собственную душу, если бы это помогло оказаться снова в рубке. Фрей не думал, что его душа стоит много, вместо этого он предложил сделку.

Харкинс мог летать на «Фаеркроу» в интересах Фрея. За богатое жалование, и непредсказуемый, возможно опасный и обычно нелегальный образ жизни. Харкис обязан делать все, что скажет Фрей, а если нет, то Фрей заберет самолет обратно.

Харкинс согласился еще до того, как Фрей закончил выставлять свои условия. Это был счастливый день в его жизни.

Путешествие от того фрегата Флота до сюда было длинным, он пролетал над Хукхоллоускими горами, следуя за Дарианом Фреем. Харкинс не имел больше той храбрости, которая была у него, когда он был юным пилотом. У него никогда не было той неприличной отваги, как у Пинна, который смеялся над смертью потому, что был слишком туп, чтобы постигнуть ее. Но он хорошо почувствовал, что такое жизнь на земле, без возможности взмыть над облаками к солнцу. Он решил, что никогда не вернется к такой жизни.

Он тревожно огляделся, не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Затем опустился обратно в твердое кресло «Фаеркроу» и позволил себе широко и довольно улыбнуться.