Сижу на больничной кровати, на моих бесполезных коленях лежит блокнот, и я стараюсь нарисовать там хоть что-то. Лейзенберг говорит, что нужно тренировать моторику. Он не объясняет, для чего и зачем, а я рада отвлечься от самобичевания. Дни превратились в идентичных близнецов. Утро начинается с осмотра, потом я принимаю какие-то лекарства, следом сдаю кровь, кушаю, отправляюсь в туалет, с трудом взбираюсь на унитаз, дальше по рации банальным шипением вызываю медсестру, которая помогает мне помыться, возвращаюсь в палату, и начинается тренировка бесполезных конечностей. После тренировки отдых. Около двух часов бесполезного существования, снова сдача крови и тренировка языка. Слава богу, он начал подавать признаки жизни, иногда наедине с собой я произношу какие-то слоги, но на этом всё.

Дверь палаты открывается, и внутрь заглядывает Рэнли. Он обезоруживающе улыбается и спрашивает:

– Дядя доктор давно был?

Киваю, и Рэнли полностью входит в палату. В его руках длинное пальто, шапка и ботинки.

О Боже! Он хочет вывести меня на улицу? Не была там… кучу времени, последнее воспоминание искуроченная машина, в моей ноге ветка, а рука переломана.

Нужно срочно заменить воспоминания на хорошие, и кто как не Рэнли поможет мне в этом?

– Хочу украсть тебя. Сходим на нашу скамейку, посидим, я поговорю, а ты послушаешь.

Киваю и разлепляю губы, но слова не даются мне, точнее, я боюсь в чьём-то присутствии пытаться говорить, это выглядит максимально ущербно. Закрываю рот и киваю.

– Ничего, скоро начнешь говорить, да так, что я буду с радостью вспоминать твои немые дни.

В этом весь Рэнли. Он не боится говорить со мной о моих новых отклонениях. Остальные стараются обходить пикантные темы стороной. Зейн старается делать вид, что всё в порядке. Фиби тоже, но она в этом полный профан. Лекса, которая стала навещать меня, в основном говорит о Доми, но потом поправляет себя и обещает не бросать меня, пока я в таком состоянии. Лейзенберг вообще делает вид, что меня нет, он лечит, берет кровь, ставит капельницы и уколы, но ведет себя так, словно я манекен, а не живой человек.

– Зейна сегодня не будет, – сообщает Рэнли и подходит к Волку, гладит того между ушами. – Зак нашел ему работу, и тот отправился за периметр. Вернется через пару дней.

В груди всё немеет при упоминании имени Зака. Я его не видела. Практически за две недели, что я очнулась, он ни разу не пришел. А должен был? Нет. Всё просто, вакцина у него. Я должна быть благодарна, что он вообще заставил Лейзенберга лечить меня. Но у меня появилась цель, я хочу поговорить с ним и многое прояснить. Скажу ему о том, как я вижу всё, что было между нами. Пусть его это и не интересует, но мне станет легче. Я словно несу какой-то ненужный мне камень, он придавливает меня к земле, а я противлюсь и буду делать это до нашего разговора.

Сначала я думала, что Заку плевать на меня, но он сделал всё возможное, чтобы я выжила. А зная этого человека, могу со стопроцентной уверенностью заявить – он ничего не делает просто так. Есть причина того, что я живу.

Рэнли бросает мне пальто, пока он подкатывает к кушетке кресло, я вталкиваю руки в рукава, стараюсь не обращать внимания на шрамы, которые теперь украшают не только левую руку, но и правую. Рэнли поднимает меня и пересаживает на транспорт для передвижения, обувает меня, а я завязываю широкий бежевый пояс, который явно не является частью синего пальто. На голову мне опускается серая шапка, и вот мы направляемся вон из палаты. Не могу сдержать улыбку, а когда оказываюсь на улице, не глазах появляются слезы. Рэнли останавливает инвалидное кресло у лавочки, и садится напротив меня.

– Вот чёрт! Ты чего плачешь-то? Увезти тебя обратно?

Отрицательно качаю головой и пищу:

– Нет.

Это "нет" заставляет меня прикрыть рот ладонями.

Сначала Рэнли хмурится, а потом широко улыбается, на его щеках появляются ямочки.

– Вот же ж, ты заговорила!