Элен шел всего двадцать первый год. Дочь она родила в пятнадцать лет и только недавно смогла забрать малышку из детского дома, где та пребывала с момента рождения. Она привезла дочь в большой двухэтажный дом, придорожный мотель, владелицей и управляющей которого была. Воспитанница детского дома, Элен в свои годы успела заработать на то, чтобы приобрести мотель в хорошем месте, у оживленной трассы, набрать людей и открыть собственный бизнес. Чтобы этого добиться, она воспользовалась своей красотой, единственной милостью, дарованной ей Богом — она была дорогой проституткой. Кроме прекрасной внешности у нее не было ничего, ни дома, ни семьи, ни близких людей. Она была одна во всем мире, с разбитым сердцем и обозленной душой. К дочери она не испытывала никаких материнских чувств. Девочка была мишенью для ее досады и разочарования. Сердце молодой женщины терзали два противоположных чувства к одному человеку — любовь и ненависть. Любовь заставляла ее страдать, отравляя ее жизнь смертельным ядом, разъедая коррозией сердце, ненависть Элен выплеснула на дочь. У Кэрол не было папы, она не знала кто он. Элен дала ей его фамилию и часто называла отродьем Мэтчисона. Она никогда не рассказывала дочери о нем, а если вспоминала его, то только ругательствами, с бесконечной злостью и скрытой болью, которую девочка еще пока не могла разглядеть.

Был момент, когда Элен вдруг резко и внезапно изменилась, превратившись в веселую и безумно счастливую девушку. Но это длилось не долго. Кэрол была слишком маленькой, чтобы запомнить этот момент, а тем более понять. Не помнила, как в их жизни вдруг появился тот, кого так любила мама, как он сажал малышку себе на колени и играл с ней, говорил, что он ее папа, как счастливо улыбалась мама, пожирая его обезумившим от счастья и любви взглядом. Все это стерлось из ее памяти, и Кэрол росла, даже не зная, что в ее жизни появлялся папа. Появился и опять исчез, словно его и не было. И все стало по-прежнему. Только Элен после этого изменилась, окончательно обозлившись, превратившись в ту фурию, которую теперь так боялась девочка. А всему виной был тот человек, тот мужчина. Вернее, еще совсем молодой парень, ровесник Элен, тот самый Мэтчисон, из-за которого женщина так ненавидела свою дочь. По крайней мере, так думали все, кто жил в мотеле вместе с ними, и позже так стала считать и сама Кэрол, потому что больше не могла найти других причин неприязни матери, думая, что та просто перенесла на нее свою ненависть к нему, этому Мэтчисону, ее отцу. Кроме того, что он очень обидел мать, Кэрол о нем больше ничего не знала. Одно напоминание о нем приводило Элен в бешенство, она била посуду, яростно материлась и бросалась с кулаками на того, кто осмелился произнести его имя, а потом отчаянно рыдала в своей комнате. Поэтому эта тема была запрещенной в доме, и даже маленькая Кэрол знала, что нельзя произносить слово «папа». Все, на что осмеливалась малышка, это потихоньку, шепотом, чтобы никто не услышал, выспрашивать о папе у старой Мадлен, которая работала у них кухаркой, а также была единственным человеком, который проявлял к ней любовь и заботу. Но Мадлен ничего не знала об этом, и всегда старалась сменить тему и переключить внимание малышки на что-то другое.

— У тебя нет папы, моя ласточка, так бывает, — говорила Мадлен.

— Он умер? — спрашивала Кэрол.

— Я не знаю.

Так и заканчивались все их беседы о папе. И в сознании девочки укрепилась мысль, что папы у нее нет и никогда не будет. Мадлен не пыталась этому препятствовать, не желая, чтобы в сердце ребенка жили пустые надежды, которые, разбиваясь, ранили бы это беззащитное наивное сердечко, которому, судя по всему, и так хорошо достанется от жестокой ненавистной матери. Мадлен жалела девочку, прикипев к ней всей душой, баловала, заботилась, тогда как Элен всегда смотрела сквозь нее, замечая лишь тогда, когда испытывала потребность выплеснуть злость. Кэрол избегала мать, не искала с ней общения, понимая, что та ее не любит, и хвостиком везде следовала за Мадлен. Иногда спрашивала, почему мама ее не любит. Старушка увлажнившимися глазами смотрела на ребенка, пыталась убедить, что мама любит, просто у нее много дел и некогда уделить внимание, что она просто строга с ней, когда бьет и ругает. А девочка смотрела на нее грустным взглядом, и Мадлен замолкала, понимая, что сердце ребенка нельзя обмануть. Потом девочка перестала задавать такие вопросы о маме и о папе, словно смирившись или приняв как должное отсутствие одного родителя и нелюбовь другого. Она казалась вполне счастливым ребенком, купаясь в любви старушки, которая холила ее и лелеяла, пытаясь компенсировать своей любовью отсутствие материнского тепла. Не смотря на полное пренебрежение матери, Кэрол, благодаря Мадлен, была ухоженной, хорошо одетой и всегда сытой. Мадлен покупала ей игрушки, самой любимой из которых у Кэрол был большой пушистый кот, черный, с белой грудкой и белыми лапками, которого девочка назвала в честь своей любимой конфеты — Лимки.

В мотеле жили еще четыре женщины, которых Элен держала для того, чтобы, по желанию останавливающихся у них водителей, делать их отдых еще приятней. Мотель пользовался дурной славой, в нем никогда не останавливались семейные пары, не показывались здесь и женщины, зато мужчины слетались сюда, как пчелы на мед. Мотель никогда не пустовал. Дальнобойщики специально заезжали сюда, снимали комнаты, прерывая свой путь. Те, чей маршрут постоянно проходил здесь, были завсегдатаями мотеля, никогда не проезжая мимо. Местные жители воспринимали этот дом не как мотель, а как публичный дом, притон с профессиональными шлюхами, славившимися красотой и мастерством на всю округу, о котором с отвращением говорили женщины и с улыбками шептались между собой мужчины. Некоторые наиболее активные местные жители пытались закрыть мотель, но попытки осталась безуспешными. Мужчины, а так же «крыша» из местных бандитов, всегда предупреждали Элен об облаве, и к приходу всяких комиссий в мотеле не к чему было придраться. Однажды их посетил тайный агент, разоблачив в запрещенных услугах, предоставляемых клиентам, но и здесь Элен выкрутилась, очаровав того своей красотой, в результате чего получила официальное разрешение на предоставление интимных услуг, а агент стал ее личным и постоянным клиентом.

Работали, в основном, ее девочки, а сама Элен удостаивала вниманием лишь избранных и тех, у кого на ее любовь хватало денег, потому что за свои услуги она брала в пять раз больше, чем стоили ее девочки. Ее красота заставляла мужчин вожделеть ее так, что те готовы были выложить требуемую сумму, так что хозяйка мотеля без работы тоже не сидела, пока потели ее девочки. Те, кто попадал в ее постель, в основном всегда возвращались, платили в пять раз больше, отказываясь от ее девочек и требуя только ее, что говорило о высоком профессионализме молодой красавицы, до которого другим опытным жрицам любви было далеко. Как вульгарно выражались ее подружки, Элен «мертвой хваткой брала за яйца каждого, кто попадал к ней в постель». Самая красивая и востребованная после Элен была самая молоденькая из ее девочек, семнадцатилетняя Роза Дэй, высокая брюнетка с прекрасными карими глазами. Она появилась здесь совсем недавно, тихая, застенчивая, но уже начала меняться, перенимая манеры и поведение вульгарных и грубых обитательниц мотеля. Кэрол не любила их, боялась и избегала. Они подсмеивались над ней, издевались, обижали, обзывали, могли ударить. Ее мог ударить любой, Элен было все равно. Самая добродушная из этой четверки была Пегги Силвиа, маленькая, пухленькая женщина с гривой огненно-рыжих волос, большим, всегда улыбающимся ртом и громким жеребьиным хохотом. Веселая, шумная, озорная, она могла подшутить над малышкой, но никогда не поднимала на нее руку, а когда на девочку набрасывалась мать, иногда пыталась вывести «из-под огня». Но, в основном, когда Элен злилась, все старались ретироваться. Элен ее девочки боялись. Она могла ударить, даже побить, легкая на руку, злая и жестокая. Розу она однажды отходила шнуром так, что пришлось накладывать швы, а провинность той заключалось в том, что она не захотела обслужить клиента, настолько безобразного и отвратительного, что девушку тошнило от одного взгляда на него. Остальные никогда не вмешивались, помалкивали и беспрекословно подчинялись. Меган Аркетт была самой старшей, высокой, худощавой, с красивым бледным лицом и холодным безразличным взглядом. По мнению Кэрол, после Элен эта фурия была самой злой и как никто любила обижать ее. Жестокая, высокомерная, Аркетт не выносила детей. Девочка ее тихо ненавидела. Рут Ланкастер соблюдала нейтралитет во всем, чтобы не происходило вокруг, плыла по течению. Если кто-то начинал подтрунивать над Кэрол, она присоединялась, если Мадлен или Пегги начинали ее жалеть, то тоже проявляла фальшивое сочувствие. Она всегда поддакивала всем и во всем, и подружки привыкли считать, что своего мнения у нее попросту не бывает. Что это было — безволие, бесхарактерность, или просто лицемерие и хитрость, никто из них понять не мог, каждая воспринимая ее по-своему, но все неизменно немного ее презирали за явное подхалимство.

Вот в такой своеобразной семье, если можно так сказать, росла Кэрол. Пять женщин, старуха и она. И день, и ночь снующие по дому мужчины, которых девочка начала тихо ненавидеть уже с малых лет. Они казались ей грубыми, противными. Всегда цепляли девочку какими-то странными шутками, которые малышка еще не совсем понимала, смеялись над ней, как над диковинкой, нелепостью, оказавшейся здесь, в месте, где ребенку места не было. Ее пытались поймать, ущипнуть, а однажды один из мужчин сунул руку ей под юбку. Пегги отвела ее к Мадлен и велела не отходить от старушки, пока этот мужчина не уедет.

Поглядывая на ничего не понимающую малышку, Мадлен что-то ворчала себе под нос и тревожно вздыхала.

— Как можно… нелюди… ребенок же совсем… — бормотала она сквозь зубы.

Мадлен учила ее прятаться от клиентов, по возможности не попадаться на глаза. Девочка делала так, как она велела, не задумываясь, почему должна так поступать. Но все же украдкой пыталась взглянуть на каждого, кто появлялся в мотеле, в наивной детской надежде, что один из них может оказаться ее папой.

Она жила с Мадлен в одной комнате, пока мать не выделила ей отдельную и заставила перейти туда, не смотря на нежелание девочки. Мучимая частыми кошмарами, Кэрол боялась оставаться одна, но именно поэтому Элен и вынуждала ее это делать, более того, зная, как боится темноты дочь, заставляла ее выключать на ночь свет. А также запрещала Мадлен прибегать на ее вопли по ночам.

Кэрол знала, что после кошмаров случалось что-нибудь плохое.

И сейчас, лежа под одеялом в темной комнате, девочка сжималась от страха, гадая, что может произойти на этот раз. В последний раз, когда она просыпалась от собственных воплей, она вывалилась из окна своей комнаты и упала на большую густую сирень, которая поддержала легкое тельце своими ветками. Кэрол отделалась переломом ребра и вывихом руки. После этого случая она с Мадлен лично ухаживала за сиренью — спасительницей. Старушка говорила, что это дерево уберегло ее жизнь, на что малышка пылко замечала, что это дерево сломало ей ребро и вывихнуло руку.

— Если бы его здесь не было, то все твои ребра разлетелись бы по лужайке, глупая невежда! — злилась Мадлен.

Девочка все понимала и была глубоко благодарна прекрасной сирени, но не упускала случая посмотреть, как смешно сердится старушка. Мадлен даже смастерила ей талисман. Купила маленький детский медальончик на цепочке в виде игрушечных часиков, циферблат вытащила, а за стекло на его место положила цветочек сирени. Повесив его на тонкую шейку Кэрол, она повелела:

— Никогда не снимай это. Цветок твоей спасительницы убережет тебя от смерти.

Кэрол нравился этот талисман, но она носила его скорее как украшение, а не средство от сякого рода опасностей. Потом она просто привыкла чувствовать его на шее, и без него появлялось ощущение, будто чего-то не хватает, словно части ее самой.

И все же этот сон…