По пути к Смоленску мы свернули в Залесье, чудесный уголок, почти не затронутый революцией. Управляющий Савелий Егорович наладил хозяйство на арендной основе после смерти графини Хрениной. Отец его, старый унтер Егорка, был жив ещё, вышел на крыльцо, шапку стянул… А потом на меня вихрем налетела Глафира, малость располневшая, но всё же хорошенькая, такая ядрёная русская бабёнка во цвете лет.

— Ваше сиятельство! Платон Сергееич! А Машенька где? И Аграфена Юрьевна?

На этот вопрос мне пришлось отвечать не единожды, поймав недоумённый взгляд Строганова: чего мне приспичило отчитываться перед дворней. Знал бы он, сколько с ними в двенадцатом в Залесье пережито…

Отдохнули мы и в баньке попарились. Я отчёты Савелия просмотрел. До десяти тысяч в урожайные годы имение приносило! Все деньги в банке, копеечка к копеечке.

Тут я малость засомневался. В начале XIX века банковская система в России пребывала в зачаточном состоянии. Устойчивость она приобрела во второй половине, но то — в романовской империи, а не в республике под командованием хера Пауля Пестеля. Но — всё одно лучше, чем имение в долгах и перезаложено, деньги украдены, в хозяйстве разруха. Савелий — молодец!

Идиллия продержалась ровно до следующего утра.

— Барин! Ба-арин!!

Принявший на пару со Строгановым после баньки, я с трудом открыл глаза.

— Пожар?

— Нет, Платон Сергеевич, из уездного Благочиния, начальник какой-то приехал. Лейтером себя именует, хозяина или управляющего требует. Я Савелия кликнула, но коль ваше сиятельство тутака… — Глафира нервно теребила фартук.

— Иду. Только не величай меня перед лейтером «сиятельством».

Обосновавшийся в гостиной в любимом кресле графини Хрениной субъект был немолод, благообразен, высок и явно славянских кровей, но чем-то неуловимо напомнил мне Швондера из «Собачьего сердца». Для полного сходства заявил:

— Я к вам, граждане, и вот по какому делу.

Далее он произнёс заученный текст, из которого следовало, что Смоленское Высшее Уездное Правление постановило ввести дополнительный налог на самые крупные и успешные землевладения. В связи вышеизложенным надобно незамедлительно внести в уездную казну нужную сумму и быть готовыми платить регулярно.

Цифру он озвучил по-русски и, чтоб я лучше понял, повторил на ломаном немецком:

— Тысяча рублей, айн таузен рубл.

— Кайн проблем, — парировал я на столь же корявом немецком, от которого Гёте (он, кстати, сейчас жив) схватился бы за голову и закричал «шайзе». Или промолчал бы, всё же культурный человек. — Только объясните мне, отчего не изволите исполнять циркуляр от 26 апреля?

— Какой-такой циркуляр? — насупился лейтер.

— О льготах героям войны 1812 года. Позор! Вы, служащий Смоленского Высшего Уездного Правления, не слышали о столь важном циркуляре?! — я сделал вид, что переполнен возмущением. — Так знайте, перед вами…

Перечень моих боевых наград с формулировкой, за что именно они получены, звучит внушительно. Завершил его я невинным вопросом: