Инг Ро

Поверить в то, что Варвара рядом, было невероятно сложно. Первые несколько ночей я то и дело просыпался с ощущением подступающей паники, и только находя её в своих объятьях, постепенно успокаивался. Ещё сложно было просто выпустить её из рук; даже на несколько минут, даже тогда, когда она сидела в соседнем кресле. Я всё никак не мог осознать, что случилось, где я нахожусь и в роли кого я тут нахожусь.

Я покинул Дору. Предал Путь Чести осознанно, грубо; бросил всё, что знал и ради чего жил, чтобы… Тогда я хотел умереть, потому что не верил в возможность другого решения.

Я даже сейчас в кошмарах видел этот момент: я стою на отведённом мне месте, а она уходит с землянами. Наверное, если бы она хотя бы оглянулась, я бросился бы к ней. Сжал в объятьях, и…

А вот за этим «и» не было ничего. Поэтому я был ей благодарен за такую сильную волю; ей ведь тоже не хотелось уходить, я это чувствовал. Ей было очень больно, она злилась, и я ненавидел себя за то, что во всём этом виноват я.

Дальнейшие дни слились для меня в какую-то серую однородную массу. Старейшины, — впрочем, ни в чём меня не обвиняя, — заявили, что в моих услугах больше не нуждаются, никак это решение не объяснив. И это заявление окончательно отбило у меня желание о чём-либо советоваться с бывшим наставником.

Я заперся в доме, днями бродил по нему или просто сидел, уставившись в одну точку. Всё здесь напоминало мне о том счастливом сне, в котором я пребывал несколько невероятно коротких дней. Всё здесь напоминало о девушке с радужными волосами, такой светлой и лёгкой, что её просто не могло существовать в этой реальности. И я был готов остаться в собственных мечтах и воспоминаниях навсегда.

Ко мне приезжала Марель, но реальный мир в тот момент был мне настолько безразличен, что я не запомнил, зачем она это сделала. Честно говоря, немного пообщавшись с землянкой, я пришёл к выводу, что в принципе не понимаю, зачем она всё ещё пытается встревать в мою жизнь; просто прежде я об этом не задумывался. Да она, похоже, и сама этого не понимала. Может, она ждала от меня просьбы вернуться? Но зачем, если я был ей противен?

Тогда, впрочем, я обо всём этом не думал, жизнь моя была зациклена на прошлом. И снах — редких возможностях вновь прикоснуться к ней, увидеть, услышать звонкий голос. Я буквально жил от сна ко сну, и если не встречал её там, день оказывался прожит зря. Это было настоящее сумасшествие, но я не мог, да и не хотел что-то менять. Не мог, потому что, как и предполагал, продолжал ощущать её эмоции настолько остро, будто она была совсем рядом. Не хотел… потому что теперь я знал, какой бывает жизнь, и не был согласен на что-то меньшее.

Немного встряхнуть меня удалось Арату, который в какой-то момент вернулся из поездки (пока я был занят, на моём корабле летал именно он). Найдя меня в совершенно раздавленном и очень жалком состоянии, друг вышел из себя. Он кричал, — я первый раз видел невозмутимо-спокойного Арата в таком бешенстве, — и едва удерживался от того, чтобы как следует мне врезать.

После этого визита я понял одно: так дальше жить нельзя. Я действительно превращался во что-то жалкое и бессмысленное, живущее фантазиями и ощущениями человека, который находился от меня в миллионах световых лет. Правда, принятое мной решение Арат, мягко говоря, не одобрил. Но спорить просто не имел права, и мы впервые на моей памяти серьёзно разругались.

Хотя даже после этого друг меня не бросил, и полетел со мной на Землю к генералу Зуеву. Сейчас мне кажется, что меня с тем решением будто кто-то подтолкнул под руку, а тогда всё виделось единственно правильным и очевидным. В конце концов, если право воспользоваться Ладонью Чести у меня отняли, это был последний шанс достойно закончить свою жизнь.

Покинув корабль в космопорту, я попрощался с Аратом навсегда. Он был крайне недоволен моим решением, но… это не в наших обычаях — мешать людям совершать поступки, даже если они кажутся нам глупыми. Путь Чести каждый ищет сам, и для каждого он — свой, потому что у каждого своя судьба и свой характер, в каждом разное количество Воли и Желания.

Во мне к тому моменту Воли не осталось вовсе.