– Не стану я, вятша рода муж, босым на тверди пешити, яко голь низменна, – вдруг упёрся Фока. – Нищенску ядь не стану снедати.

Вот она, кость белая, полезла не вовремя. Куда деваться, если ничего другого нет. Одетый в мужицкую посконь чиниться вздумал. Просто смешно. Тюремную баланду, наверное, уплетал за обе щёки. Как он завтра рассчитывает остаться незаметным? При одёжке простолюдина сабля на поясе да сапоги юфтевые выглядели вызывающе. Это как встретить оборванца в бриллиантовых стразах. Ко мне лично претензий ни у кого не должно возникнуть. Обычный древнерусский воин, малость недокормленный. Возраст тоже не должен никого удивлять. Видел здесь очень юных ратников, почти детей. Они в войсках выполняли обязанности прислуги и назывались чадью[364]. Спросил Фоку про неоднозначный облик. Что он собирается с этим делать?

– Лес всяк мужа прииме, – засмеялся он.

– В монастыре у меня знакомец хороший имеется. Будет у тебя еда, достойная твоей милости, – предложил я снова.

Боярин поворчал о чём-то себе под нос, но счёл благоразумным согласиться с мнением отрока. Голод – не тётка, как говорят некоторые диетологи.

Полная луна на ясном, звёздном небе помогала пробираться в лесной чащобе. Примерно через километр хода на запад мы выбрались к памятной яблоневой рощице. Я мимо неё шествовал после памятной встречи с Паисием. Попытался найти старую яблоньку с дуплом, чтобы использовать рясу чернеца, но ночью это сделать было очень сложно. Пошли дальше. А вот и порушенные деревянные стены монастыря, вместо которых был выстроен довольно добротный тыновый забор в два моих роста.

Рассказал свой план боярину. Искать будут двоих, поэтому стоит пойти только мне одному при военном одеянии. Схожу и всё, что нужно, разузнаю. Фоке было не по нутру, что простолюдин раскомандовался, но в мужицкой посконной одёжке особо не повыдрючиваешься. Договорились, что он будет ждать меня в липовой бортяной[365] роще у пруда.

Постучал в ворота. Выглянул монастырский стражник. Выяснив, что мне надо, лениво высказался, что братья уже почивают и будить их запрещено. Я стал напирать на него, сообщив об очень важном и неотложном деле, но рослый бугай не собирался долго со мной препираться и просто закрыл перед носом дверь. Вот индюк тупорылый. Обидно, что отлично разработанный план провалился. Вернуться к варианту с нищенствующим странником, нуждающимся в ночлеге, уже не получалось. Индюк может быть и туп, но не до дебильной же стадии.

Решил обратиться к третьему варианту. Обошёл монастырь по периметру в поисках наиболее удобного места проникновения. Мышцы, особенно в верхней части, ещё не проработаны для паркура. Придётся дать максимальную нагрузку на ноги. Разделся до своей поскони. Сапоги тоже пришлось снять. Разбежался и исполнил вольран. Колья забора заканчивались наверху острыми пиками. Больновато и определённо опасно. Можно случайно себя казнить самой лютой средневековой казнью. Пришлось несколько раз повторить попытки, пока не приобрелась сноровистость, результатом которой стало моё приземление по другую сторону забора.

Чтобы попасть в келью Вонифатия, нужно преодолеть анфиладу коридоров, залов и прочих закоулков. Без рясы я здесь ощущал себя, как голый в консерватории. А позывы на человеческие слабости ещё никто не отменял. Я про нужды организма, отливание там, сбрасывание лишнего груза. Посему постоянно кто-то топал навстречу, повинуясь зову природы, а мне приходилось своими босыми ногами делать стремительный кульбиты, унося свою задницу в обратном направлении и затаиваясь в тёмных местах. Прямо как олени, на водопой прущие, ломились один за другим, черти брюхатые. Жрать надо меньше на ночь. В конце концов, мне такое положение вещей дико надоело. Я злобно вырубил одного спешившего мимо с целеустремлённым видом юбочника и вытряхнул его волосатую и вонючую сущность из плотной ткани. М-да, об этом я не подумал. Рясу тут таскали на голое тело. Чуть не блеванул. Подрясники бы давно изобрели. Оттащил желтеющую в лунном свете и мерзко пахнущую тушу в тёмное место, напялил на себя потную рясу и расслабленной походкой двинулся к каморке библиотекаря.

В монастыре было не принято запирать двери в кельях на засов. Отец Вонифаний легко проснулся и нисколько не удивился моему появлению и внешнему виду. Он внимательно и ожидающе на меня уставился. Пришлось вкратце рассказать о произошедших со мной событиях и признаться, как добыл рясу. В ответ получил лёгкое порицание, смешанное с удивлением:

– Древле[366] тих[367] бести и благопослушлив[368], а ныне дерз[369]. Мнится, рудь яра[370] Рюрикова воспрянула в телесех теи.

Я ему поведал недалёкую от правды версию о своём похищении и что в окружении отца есть силы, желающие избавиться от меня. И снова библиотекарь воспринял мои причитания с полным пониманием. Он будто догадывался, какие бури бушевали в моей душе:

– Видимо, пришед к те нарок сведати, иже у ближника тея отича – боярина Морозова дщерь[371] есть Евпраксия. Сия дева в полюбии с князем живе. Детищ у них народился прошлым летом, именем рекомый[372] Симеон в честь деда. Злохитрен боярин Семён, яко василиск[373], зелием смертным плюях. Хоче вас со старшими в очесах отича облядити[374], от стола государева отвадити, а сея унука воздвигнути[375] в настольники[376].

– Мне лично этот Морозов ничего плохого не делал, в отличие от Жеховского и Единца, – возразил ему.

– Не деял, же содеет. Единец ко дворецкому ближен паче. Вся по его заветам деет, иже боярин Семён ему порече.

Что-то уж больно много василисков государь вокруг себя развёл. Как он только сам ещё жив остаётся? Значит, Морозов с Жеховским заодно действуют?

– У мужей сих вятших пути разны. Псов лютей овогда меж собой лаютеся. Несуть други они, – поведал монах. Подумав немного, добавил: – Молва хожде, княже Борис сея меньша сына Ивана хоче обженити на княжне Боровска Марии. Удел обилен[377] в приданное обещан – Малоярославец с окрестью. Внезапу ты возродился.

М-да, и без того слабое намерение вернуться в княжьи хоромы почти полностью обнулилось. Порешат меня в этом серпентарии. Странно, что в исторических документах никаких сведений о младенце Симеоне не имелось. А батя-то таков! Оказывается, не так уж он был религиозен, как хотел бы выглядеть. Молитвы Богу, а плоть человеческая к земным сквернам тянется. Никогда не воспринимал серьёзно разговоры о тех деятелях, которые праведными считаются. Не люблю ханжества ни в каком виде. Без греха и рыбку на уд не насадишь.

А как же святой отче, в смысле, Паисий на это дело смотрит? Как он вообще тут сейчас поживает? Хворает, наверное? Оказывается, оклемался старец и уже разговаривает. Эх, теряю квалификацию!