Дьяки и боярин ушли. Мне хотелось только лежать и предпочтительно ничком. Мою задницу назвать мягким местом мог теперь только безумец.

– Яко ся чуешь, Митрие? – подал голос заботливый Мирон.

– Как чёрт на исповеди, – прокряхтел ему, – А суд княжий когда будет?

Спросил на всякий случай, но Мирон знал:

– По соботе[312] сие содеивают обыденно.

Также стало понятно, что судить будут только гудцов. Вернее, засуживать на основании выпытанных признаний. Меня, скорее всего, будут домучивать, чтобы я признался в холопском экскейпе, тем самым порушив основы феодального права. Будет ли суд и когда, ещё вопрос. Пора кончать эту новую редакцию «Принца и нищего» в одном флаконе и совершить сеанс саморазоблачения с возвращением самого себя себе.

– Егда нас узиша, Тюху зрел. Он с воями стояша, – высказался Тренька.

Значит, мне не показалось. Предал нас мальчишка. Подумал, что холопы беглые и позарился на лёгкие деньги. Рассказал гудцам о разговоре с Тюхой в ялике.

– Коя несть лишба[313], нелеть ближня сея на пагубу предуставити[314]. Не пособиша Иуде три десятка сребренников, – авторитетно высказался Мирон.

Треня с готовностью покивал согласно.

– Не тужите, друзья. Ещё побродим по свету, чтобы нести людям смех и радость, – захотелось подбодрить парней и тихонько запел:

Исполнил им по памяти известную из старых мультиков песенку. Ребята радостно заблестели глазами, заулыбались. Творческие натуры даже в темнице не теряются. Естественно возникли расспросы. Только начал рассказывать парням весёлую сказку про бременских музыкантов на основе мультфильма, как стукнула дверь, впустившая ката и двух воев. Прокл освободил меня от ошейника и велел напялить на голое тело какую-то мешковину, наподобие рясы. Грубая ткань больно колола раны. Стражники провели меня через двор. Возле казарм стоял массивный князь Жеховской в окружении ратников. Вот он шанс вырваться из своего идиотского состояния. Нужно только собрать все оставшиеся силы и внезапно стартануть в его сторону. Хотя бы привлечь внимание. Ближник отца должен меня признать и велеть освободить. Должен ли? Вдруг вспомнился взгляд князя Бориса на вечере и намёки отца Вонифатия о неких придворных, раздувших ссору отца с сыновьями. Вот и проверим подозрения, хотя бы в отношении тысяцкого.

Стражники меня даже не держали, уверенные, что из крепости сбежать немыслимо. Когда я рванул к возможной свободе, они меня не стали преследовать, только свистели вслед и орали:

– Еми яво, раба течна. Кой поятит первее[315] сего шлынду[316], сикеру выставлю.

Я летел быстроногой и босоногой ланью, забыв про больную ногу. Был бы секундомер, получился рекорд бега на короткие дистанции. Чья-та тень бросилась мне наперерез. Сбили, навалились, подняли.

– Борис Васильевич, помоги мне! – закричал я, что есть мочи.

Подвели к князю Жеховскому.

– Кой ты еси, отрок? – грозно рыкнул служилый князь.

– Дмитрий я, сын княжий, – крикнул в ответ. – Неужто ты не узнал?

– Размыслим днесь, иже с тей деяти. Кой ты еси сын: княжий, ово простячий. Отлещите отрока в клеть[317], – распорядился он своему окружению.