Сердце оборвалось.

Тут.

Хотела сказать, да… не успела… засвистели, заулюлюкали конники, коней из снегу подымая, выскочили, что тати из тьмы.

В видении моем иначе было…

Некогда думать!

И развернулся беззвучно щит мой, вздрогнул, принимая первые стрелы…

…выдержал.

И бабка сама соскользнула с конское спины, упала на снег, за собою Станьку потянув, скрючилася, подтянувши ноги к груди. А руки в сумку запустила.

В сумке бабкиной многие травы, да только какая от них ныне польза?

То я краем глаза видела.

Как и руку Ильи, и плеть воздушную, оное руке покорную. Взметнулась она, и полетели на снег что кони, что люди. Плеснуло алым, кровью запахло на радость волкам. А Илья вновь плеть закрутил, да не ударил.

Бережется.

Стоим.

Ждем.

Глядим на них, в снегу копошащихся. И не жалко… завсегда жаль было больных да раненых, а тут… кто-то отходит, по всполохам вижу темным. Кто-то болью мается, кричит люто, а мне этот крик и в радость: он кричит, а не Арей.

Не Лойко.

И живы… сердце колотится дико… живы… пока еще живы.

Разбеглися кони… будет ныне волкам пожива, чую, что близехонько стая, а у меня во внутрях жилка трясется, того и гляди оборвется.

Сдюжу.

Меж тем на опушку выступил жеребец… ну я так думаю, что жеребец, с такой-то дали оно не различишь точно, может, и вовсе на кобыле аль холощеном коню сидел всадник, только про жеребца оно само собою думалося.