— Зослава!

Я Арея за руку взяла.

Живой.

Чудо, что живой… и не сгорел… и если хватит у меня духу в проклятой деревне остаться, то и живым останется… или…

Мне решать.

Только мне и никому кроме… бабка и та молчит, глаза прячет. Видела ли? Иль ей и видеть не надобно, помнит она, что такое смута да как азары по земле росской ходили… и надо бы остаться.

Умру?

Пусть так. Что есть одна смерть по сравнению со многими? И страшно… и противно… а все одно мой это путь.

— Спасибо, — а у самой губы мертвые, — вам за ласку, люди добрые… да только и мне матушка сказывала, что не бывает легких дорог. Как не бывает такого, чтоб от своей судьбы человек откупился. И коль суждено нам… уйти…

Не могу сказать про смерть.

Оно ж мнится, что за спиною она стоит, слушает.

— То и пусть будет оно так…

— Не останешься, значит? — с усмешкой произнесла старуха.

— Нет…

И стыдно.

Выходит, что струсила я… могла бы спасти всех, а… или не могла? Отчего она мне один путь показала? Не потому ли, что не существует иного…

— Пусть будет по-твоему, девка… — старуха Ольха рукавом взмахнула.

И сгинула.

А с нею — и стол, и скамьи, и староста… и дом евоный… и все дома… и лето… стоим мы посеред пустоши, озираемся.

— И что это было? — спросил Лойко.