– Две недели. А потом возвращайся, и мы проведем небольшую поведенческую проверку, и если все подтвердится – а я уверена, что к тому времени так и будет, – ты сможешь вернуться к своему обычному образу жизни.
– Хорошо, – бросила я снова и начала собираться, чтобы уйти.
– Пейдж? – окликнула меня Кэррин. – Могу я спросить, куда ты направишься?
Думаю, обратно в свою квартиру. Вернусь к слежке за жизнью моей сестры и продолжу жить опосредованно через совершенно незнакомого человека и, возможно, просто поменяю чертово масло, нужно мне это или нет.
Боже, даже я должна признать, что это звучит ужасно.
Вместо этого я подняла экран своего телефона, показывая ей одну из фотографий Мии с горами, солнцем и цветами.
– Вот, – сказала я. – Я поеду сюда.
Она улыбнулась.
– Выглядит идеально. Я уверена, твоя сестра будет так рада, что ты приехала!
– Может быть, – кивнула я. – Но даже если этого не произойдет, я все равно приду в норму, как ты и сказала. Буду читать книги, ходить на прогулки или что-то в этом роде.
– Все, что посчитаешь нужным, – заявила Кэррин, протягивая мне на подпись еще одно соглашение о неразглашении. – Но в пределах возможностей нашего адвоката.
Миа
К воскресному обеду у меня будут готовы все спонсорские посты. Я разместила цветы, торт, платье, хупу, косметику, обувь и даже некоторые вещи, которые не были спонсированы, например, гостиницу, просто потому что мне нравится парень, который ею управляет. Я заставила маму одеться и сфотографироваться со мной. Я использовала штатив и сделала еще больше фото: мое фото, фото гор, фото мамы. Хотя она и хиппи, она необычайно красива, как и я, но лучше, потому что мне нужна тушь, хайлатер, румяна и пудра, чтобы быть готовой к съемке, а ей нужно только бесформенное шелковое платье и заколка, чтобы поддерживать ее серебристые волосы до плеч подальше от ее поразительного лица. Ее кожа остается приятного оливкового цвета с апреля по ноябрь, а губы розово-коричневые без помады. Хотя она раздражает меня во многих, многих отношениях, это единственное, что я нахожу в ней милым, эта легкость и фотогеничность. Это создает своего рода баланс между нами, позволяет нам общаться.
– Дай мне посмотреть, – попросила она, когда мы закончили. Я показала ей фото, и она улыбнулась, довольная собой. – Думаю, мне бы не помешали филлеры, если бы я была из тех людей, которым они вообще нужны, – заметила она, явно напрашиваясь на комплименты.
– Ну уж нет, мам, – включилась в игру я. – Оставь филлеры нам, смертным. – Я не стала рассказывать ей, что на самом деле я уже использовала инъекцию, прямо у себя под носом, где к моим губам начала тянуться тонкая морщинка. Ей бы это не понравилось.
Но после того, как я распланировала фотографии на следующую неделю, собрала материалы для репоста, сняла несколько видео, заблокировала троллей, написавших за последние три часа, и быстро и выборочно поотвечала на комментарии, мое настроение снова начало падать. Мне пора было выписываться из отеля и возвращаться в Лос-Анджелес, а затем придет время снова остаться наедине собой и начать новый рабочий проект: операция «Не женаты», в ходе которой мне придется рассказать моим подписчикам, что свадьба была ошибкой и что мы собираемся аннулировать ее и продолжить нашу жизнь, умолять их быть добрыми к Такеру, сказать, что это была моя вина, и перевести Такеру большую сумму денег. А потом, после этого, личный проект: забыть Такера и продолжать жить своей жизнью.
Говоря о плюсах ситуации, «аутсайдер Миа» работает внутри своего бренда. Концепция @Mia&Mike временами сводилась к тому, чтобы собирать себя по кусочкам после утраты. В конце концов, хотя я была восходящей звездой Pictey, когда Майк все еще был со мной, именно его уход обеспечил мне настоящую преданность моих подписчиков. Когда рак пришел за моим трехногим лучшим другом слишком рано, именно мои подписчики на Pictey удержали меня от короткого путешествия от горя к отчаянию.
В реальной жизни срок давности для социально приемлемой скорби был слишком коротким. «Настоящие» люди в моей жизни забыли о нем в течение нескольких минут. Они спрашивали меня, почему у меня такой красный нос, и я отвечала, что у моей собаки рак, который не вылечить, и они говорили: «О, твоя собака была такой милой! Это так печально. Как думаешь, ты можешь сменить меня завтра в 6:45 утра? Я собираюсь пойти куда-нибудь».
Потом, позже, когда приходило время помочь ему перейти на небеса, люди говорили: «О, я думал, он уже умер. Так жаль. Как думаешь, можно ли как бы случайно упомянуть мой магазин в твоей ленте?» Ночью я возвращалась домой, а его там не было, он не приветствовал меня, не садился прямо на меня и не блокировал мою руку, тянущуюся к пульту, не заползал в изгиб моих ног, туда, где колени сгибались, когда я спала на боку. Иногда я просыпалась посреди ночи, дезориентированная, и обнаруживала, что плакала, пока не уснула на его собачьей кровати.