Сначала, находясь в трансе от того, что только что произошло, я не совсем поняла, что заставило меня пойти к горе. Моя машина была припаркована в квартале отсюда. Я могла бы сесть в нее, поехать обратно к маме и плакать целую неделю.

Но я не села в свою машину. Я почувствовала, что мне небезопасно садиться за руль. В конце концов, я дрожала, и мои глаза затуманились слезами. И я была зла – так невероятно зла – на сумасшедшую хакершу, которая только что все испортила, на Такера, но больше всего на себя. Если бы я просто сказала одну-единственную правду две недели назад, все было бы по-другому? Что, если бы я сказала еще тысячу правд между утратой Энди и Майка и сегодняшним днем? Тогда, может быть, я бы не потеряла себя.

Но я этого не сделала, и теперь какой-то механизм пришел в движение. Что-то важное, осознала я, когда мой пульс начинал приходить в норму. Я не знала, что это, но я видела это в глазах девушки с перебинтованными запястьями. Я знала, что мне нужно найти ее, убедиться, что с ней все в порядке. Я знала это с такой же уверенностью, с которой научился узнавать в тишине костра, в поле, заросшем люпином, или в удовольствии спокойной прогулки в гору свою собственную интуицию.

От улицы, на которой я находилась, до горы четыре квартала пешком, и я решила, что мне нужно быстро преодолеть их. Когда я бежала трусцой, я оглядывала каждую боковую улицу, задаваясь вопросом, села ли Джессика в машину, нашла ли ее сестра – Пейдж Миллер, насколько я помнила, – и увижу ли я когда-нибудь эту женщину снова?

Мой желудок сжался. Если я не смогу их найти, что тогда?

Полагаю, я просто куплю телефон в одном из магазинов торгового центра и удалю все, что она опубликовала. Я могла бы удалить неживые отражения себя вместе с разглагольствованиями, которые я сама чувствовала миллион раз, но никогда бы ни за что не выложила в Сеть. Я могла бы написать, что вернулась из медового месяца и обнаружила, что мой аккаунт взломан, и превратить еще одну промашку в триумф в социальных сетях.

В конце концов, это принцип бренда.

Но к черту мой бренд. Мне есть дело до своей матери, Дьюи и Азалии, кемпинга, гамаков, собачьей еды и горного неба. Мне есть дело до свежих яиц с только что срезанными травами и сыром, и историй о прекрасных родах, и о том, как я взбиралась на гору Уайлер и спускалась обратно. Мне есть дело до того, чтобы кто-то, кого я однажды встретила, впервые принял позу вороны, и до того, как хороший глубокий вдох в саду исцеляет скорбящие сердца и микрофлору кишечника. Мне есть дело до людей, которые следили за мной, которые чувствовали себя уязвленными тем, что опубликовала Пейдж, и мне есть дело до людей, которые почувствовали себя плохо из-за этого.

Больше всего мне есть дело до девушки с перебинтованными запястьями.

Даже в самом длинном списке вещей, которые меня волновали, у меня больше не было места для позиции «мой бренд». Когда я поняла это, я побежала быстрее.

А потом я, заикнувшись, внезапно остановилась за мгновение до столкновения.

С телом.

Это было тело женщины, которая взломала мой аккаунт. Я в панике наклонилась, нащупала ее запястье, теплое и с ощутимым пульсом, и позвала на помощь. Мужчина – симпатичный парень, которого я видела раньше перед «Сонным медведем» с его велосипедом, – подбежал ко мне и заявил:

– Я позвонил в 911 для Пейдж, но Джессика, ее сестра, пропала.

– Кто ты такой? – спросила я.

– Я Тим, – объяснил он. – С часу дня – твой подписчик.

Я отмахнулась от этого:

– Забудь про Pictey. С ней все в порядке?

– С кем из них? – уточнил незнакомец. – Ну, неважно, это не имеет значения, потому что я не знаю, в порядке ли хоть кто-то из них. У Пейдж, по крайней мере, есть помощь в пути. Младшая, Джессика, пару недель назад в твоих комментариях рассказала о том, что хочет покончить с собой.

– Я знаю, – сообщила я ему, а сердце забилось быстрее. – Я пошла искать ее, потому что волновалась. Я не знаю, что там произошло между ними двумя, но явно что-то нехорошее.