«…в Америке, я слышал поразительную глупость – которой верили даже интеллигентные американцы – что в России, якобы, была «пятая колонна», и потому-то кровавые чистки мудро искореняли всех «изменников». Я читал этот очевидный абсурд в странной, полуграмотной книге бывшего посланника Джозефа Дэвиса, в легкомысленных писаниях других, которые считались экспертами в этом вопросе, несмотря на глубокое невежество в отношении природы сталинского режима и сталинской политики».[76]
Но о самом факте массовых депортаций в Советском Союзе немцев, финнов, и других национальных групп он, после прочтения книги Кравченко, не знать не мог:
«Советские граждане немецкого происхождения, хотя бы и в очень отдаленных поколениях, были арестованы почти до последнего человека. Все население республики немцев Поволжья, почти полмиллиона человек, было выселено из района, где оно проживало почти от времен Екатерины Великой и рассеяно по Сибири и Дальнему Востоку. Затем пришла очередь поляков, балтийцев и многих других национальностей, которых не беспокоили до войны. Изоляторы и лагеря принудительного труда были набиты новыми миллионами».[77]
Что скрывалось за упоминанием «многих других национальностей, которых не беспокоили до войны»? Насколько опасно было быть евреем в это время в СССР, Жорж, конечно, не знал, но именно поэтому рассматривал такую опасность как серьёзную и думал о том, как её избежать.
Единственным живым примером для него был пример интернирования японцев в США.
«Президент Франклин Рузвельт санкционировал интернирование, подписав 19 февраля 1942 года Чрезвычайный указ № 9066, который разрешал военным властям определить «зоны выселения» и перемещать из них любых лиц. В результате, все граждане японского происхождения были насильственно выселены с тихоокеанского побережья, в том числе из Аляски а также Калифорнии и большей части Орегона и Вашингтона в лагеря для интернированных. В 1944 году Верховный суд США подтвердил конституционность интернирования, аргументировав это тем, что ограничение гражданских прав расовой группы допустимо, если того «требует общественная необходимость». В январе 1945 года законы о выселении были отменены».[78]
В ходе этой акции насильственному перемещению было подвергнуто около 120 тысяч японцев, из которых 62 % имели американское гражданство![79] Если такое произошло в США на глазах Жоржа, то какую картину могло рисовать его воображение о возможном «переселении евреев» в сталинском Советском Союзе?[80]
Поэтому, как мне думается, после «всемирной вспышки антисемитизма», полыхнувшей вслед за провозглашением Израиля, он решает подстраховаться и оттягивает завершение своих дел до тех пор, пока не получит личных писем и от жены, и из колхоза.
Преодоление сомнений, и снова – «Гуд бай, Америка!»
Анализ переписки матери и жены Ж. А. Коваля летом и осенью 1948 года подтверждает эту версию.
Сохранилось письмо Этель Шенитской, матери Жоржа Абрамовича, к Л. А. Ивановой (Миле) от 12 сентября 1948 года. Рукопись, написанная старательным детским почерком «внучки-секретаря» (дочки Шаи), пятиклассницы Гиты Коваль.
«Семейный секретарь» был нужен Этель, поскольку она не писала по-русски. Родным языком для неё был идиш, а «в быту» говорила и на русском, и на английском. И вот что она диктовала Гите:
«Пока за это время[81] я получила два письма – одно от Жоржа и одно от Петрова.[82] Жорж пишет несколько слов, что он здоров и он мечтает скоро увидеться, он просит, чтоб я ему ответила.
Сколько времени письмо шло я не знаю, потому что число не написано. Петров пишет, что он думает, что Жорж к празднику будет в Москве».[83]
К этому есть приписка «секретаря» Этель – Гиты Коваль:
«Тётя Мила, мы получили письмо от дяди Жоржа, он пишет, что мы скоро увидимся».
Это значит, что письма от Жоржа и даже от «Петрова» читались и обсуждались открыто. Конечно, вполне возможно, что в присутствии детей с купюрами (писал-то Жорж по-английски). Но то, что Жорж был разведчиком, ни для кого из старших членов семьи секрета не представляло.
То, что Жорж, будучи на нелегальном положении, писал отдельно матери – факт примечательный. Это косвенно подтверждает версию о том, что всё семейство Ковалей тем или иным образом было причастно к его работе в разведке.
В данном случае удивительно только, что он просил мать ответить на это письмо.
Это очень важная деталь! Значит, он хочет, чтобы до его возвращения состоялась, по крайней мере, ещё одна встреча со связником-курьером из Москвы, который привезёт ему ответ матери.