…На следующий день после обеда Эдано и Савада, свернув с полевой дороги, карабкались по крутому склону на гору. Впереди шел Савада с карабином. Он с ожесточением ломал ветки кустов, рассекал плоским штыком лианы.
Эдано внимательно рассматривал незнакомую растительность. Нет, здешний лес совсем не похож на рощу криптомерии у его поселка, где расчищены все тропинки, подобран на топливо каждый сучок. Тут душные испарения растений и гниющего дерева, сильные запахи экзотических цветов кружили голову. В кустарнике пищали и верещали какие-то птицы, носились стаи ярко-пестрых попугаев.
“В таком лесу не только бандиты, целая дивизия может остаться незамеченной”, — подумал Эдано и расстегнул кобуру пистолета.
После часа утомительного пути они вышли на край поляны, за которой высилась стена, казалось, непроходимых джунглей. Савада остановился. Он тяжело дышал, но явно не хотел показать свою слабость. Он медленно вытер платком мокрое от пота лицо, шею, потом снял очки и так же тщательно стал протирать стёкла.
Эдано Ичиро раздумывал: идти дальше или нет? Он не предполагал, что это такое утомительное путешествие… Пожалуй, придется поворачивать назад. Вдруг он заметил, что ветви на одном из деревьев по другую сторону поляны качнулись и между ними что-то блеснуло. Ичиро рывком свалил Саваду на землю и упал сам. Раздался выстрел, и пуля мягко врезалась в дерево, около которого они только что стояли. Затем прозвучали новые выстрелы. Но теперь, видимо, стреляли наугад. Савада и Эдано были скрыты кустарником и высокой травой.
Эдано выпустил несколько пуль в крону дерева, но потом понял бесполезность такой стрельбы. Атаковать? Любой человек за одну минуту легко перещелкает их на открытой поляне. Обходить — долго и опасно.
Погибнуть в чужом лесу так бессмысленно? Нет!
— Идем назад, ефрейтор! — сказал Эдано, и они начали спускаться по склону. Чуть живые от усталости, выбрались наконец к полевой дороге. У поворота, с которого открывался вид на аэродром, они присели отдохнуть и жадно закурили.
Первым нарушил молчание Савада:
— Вы спасли мне жизнь, господин унтер-офицер! Я никогда этого не забуду!
— А, оставь! Это ведь была моя затея!
— Нет, господин унтер-офицер, я этого не забуду. Если когда-нибудь попадете в Ханаоку, вы будете для меня самым дорогим гостем.
— Я никогда не буду в Ханаоке! — с досадой ответил Эдано.
Савада растерянно замолчал. Механик снял очки и стал тщательно протирать стекла. Сам того не желая, он напомнил летчику то, о чём следовало помалкивать.
— Простите, господин унтер-офицер. Я забыл… Я тоже ведь не знаю, останусь жив или нет. Но всегда веришь и надеешься на лучший исход. Эх, будь моя власть, снял бы я с вас эту повязку! Простите за такие слова, они от души… Вы и ваши товарищи так молоды и должны… Не обижайтесь, господин унтер-офицер. Я ведь вам в отцы гожусь.
— Мы — надежда нации, ефрейтор. Мы, и только мы, призваны не допустить врага к берегам родины. О нас знает сам император! — убежденно проговорил Эдано. — Пошли!
— Слушаюсь, господин унтер-офицер! — Савада поднялся, тяжело опираясь на карабин.
Ночью после отбоя Савада долго лежал под пологом от москитов и не мог уснуть, размышляя о разговоре с летчиком. Ему нравился скромный, спокойный юноша. Эдано ни разу не нагрубил ему, не поднял на него руки. А какую отповедь получил Миура? Такого человека Савада ещё не встречал за годы армейской службы — ни на Филиппинах, ни в холодной Маньчжурии.
“Сын был бы такой, — подумал он, но набежали другие горькие мысли: — Сын, а зачем? Чтобы растить его, отрывая от себя каждую горсть риса, болеть каждой его болезнью, радоваться, что вырос такой славный человек, и потом вот так же отдать его на смерть? Живой снаряд, живая торпеда! Что может быть бессмысленнее? Бедная родина, жалка её судьба, если её сыновья обречены на такую гибель…”
Савада достал сигарету, закурил…