Гунтер тоскливо возвел очи горе, обдумывая, как отшить разговорчивого Курта, но тут сквозь шипение и болтовню бортстрелка прорвался голос руководителя полетов:
— Первая группа, взлет разрешаю.
Ответил Браухич, и его слова услышали все экипажи:
— Строим правый пеленг, в полете соблюдать радиомолчание!
— Вас понял, — хрипло отрапортовал Гунтер и вслушался в вой мотора. Двигатель уже достаточно прогрелся, никаких неполадок быть просто не могло, приборы в норме… Ну, тогда — вперед!
Увидев сигнал к взлету — три красных ракеты, Гунтер медленно надавил на педаль газа, и самолет, двинувшись с места, пополз вперед, развернулся вправо, почти упершись в хвост тридцать второй машине обер-лейтенанта Дитриха. Последняя вдруг резво побежала вперед, набирая скорость, и Гунтер, поддав газу и снова чисто автоматически проверив работу элеронов, устремил своего стального и безмолвного приятеля вслед. Мелькнули строения у края аэродрома, плиты взлетной полосы слились в единую сероватую ленту, а несколькими мгновениями спустя легкая вибрация, сопровождавшая движение по земле прекратилась — машина плавно поднялась в воздух, к грязному облачному небу. Ну, держитесь, англосаксы! Сегодня у вас будет неудачный день!
Операция «Орлиный налет» планировалась долго и серьезно, подготовка шла со всем тщанием и германской организованностью — еще бы, сейчас на карту поставлена судьба не одной лишь Европы, но и всей планеты! Если получится заставить англичан отказаться от своих непомерных амбиций и призвать к нейтралитету, на мировой карте останутся лишь три империи способных оказывать влияние на ход истории — Германия, Россия и Америка. Потому то и наезжали из Берлина в эскадру нескончаемые проверки и комиссии, возглавляемые важными шишками. Последний раз, всего сутки назад, явились даже господа из ведомства адмирала Канариса. Словом, командование и правительство относились к войне с Англией исключительно серьезно.
…Руки действовали самостоятельно, почти без участия головы: штурвал на себя и потом чуть влево, щелкнуть тумблером, открывающим клапаны воздухозаборника двигателя, пальцы привычно лежат на штурвале… Резко ушла вниз земля, пронеслись под брюхом самолета деревья, остались за кормой холмистые гряды, окружавшие аэродром, и Гунтер выровнял самолет. Справа и чуть впереди шел ведущий, за ним еще три пикировщика с эмблемами эскадры StG1 — черным петушком на желтом щите с красными углами наверху. Семьдесят седьмая машина заняла свое место в строю, двигавшемся к свинцовому полю пролива.
Лейтенант Райхерт любил свой самолет. Иногда он даже казался Гунтеру немножко живым, способным отблагодарить за хорошее обращение или наказать за небрежность. Прошлой весной появилась возможность в этому убедиться. Пускай французы после начала наступления в Арденнах сопротивлялись больше для вида, нежели действительно надеялись остановить пришедших мстить им за Версальский договор германцев, но их авиация, конечно изрядно потрепанная после внезапного нападения, действовала. «Семьдесят седьмая» показала себя прекрасно — за всю компанию машина получила всего несколько пулевых отметин, да шальная пуля случайно попавшая в двигатель заставила повозиться аэродромных техников, а на счету (это кроме наземных целей) даже были два сбитых француза…
«Юнкерс-87» не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Скорость у него поменьше, чем у английских «Спитфайеров» и «Харрикейнов», да и огневое вооружение не ахти какое — пулемет стрелка-радиста, прикрывающий заднюю полусферу да пара неподвижных пушек в консолях. Много не навоюешь. В воздушной войне все как на примитивной фабрике по производству кастрюль: всяк должен делать свое дело, не вмешиваясь в чужие функции. Бомбардировщики обязаны громить наземные объекты врага, а истребительная авиация прикрывать их и драться с чужими самолетами. «Юнкерс», безусловно, куда как пошустрее тяжелых бомбовозов, но все-таки сцепляться с верткими истребителями англичан в воздухе для него — дело рискованное. Однако, «Ю-87» нынче лучший в Европе пикировщик — этот неоспоримый факт наглядно доказал первый год войны.
«Первый год… — подумал Гунтер. — Первый. Чувствую всеми потрохами, что далеко не последний. Сны — снами, но не понимать, что все вокруг далеко не идеально, ты не можешь. Плохо не только с тобой. Страна, мир, они тоже катятся под откос, и лишь увлекают тебя вслед, как и многих других людей. Все плохо, и не надо этого отрицать…»
А как прекрасно все начиналось в начале десятилетия! После пятнадцати лет невиданного в истории Европы унижения Германия снова поднялась на ноги и всего за четыре года превратилась в великую державу. Парадокс: то, чего не сумели сделать старик Гинденбург и обещавшие скорый рай на земле интеллигенты-демократы, получилось у смешного невысокого австрийца, чье имя теперь стало пугалом для всей планеты… Гений, пусть и злой, показал свои способности. Оглядываясь на события последних семи лет, время своей юности, Гунтер искренне недоумевал, каким образом этому человеку удалось совершить невозможное? Мистика, да и только… Впрочем, в потусторонние силы Гунтер не слишком верил, предпочитая здраво оценивать реальность. А таковая недвусмысленно свидетельствовала: рейсхпрезидент и народный канцлер, Фюрер германского народа Адольф Гитлер достиг вершины, падать с которой будет больно. Возможность же разбиться насмерть при падении была вполне реальна…
Досадно, что многие этого не понимают, продолжая идти вслед за красным знаменем странной и невиданной на планете прежде организации, носящей аббревиатуру НСДАП.
Страна. Германская империя. Просто Vaterland — земля отцов, самое доброе и хорошее имя. Государство с тысячелетней интереснейшей и славной историей. Прекрасный, радушный и порядочный народ, прошедший через все представимые бедствия, но выживший и сохранивший свои качества, за которые немцев уважают во всем мире, от Южной Америки до Аляски и мыса Нордкап. Что с тобой случилось в середине двадцатого века? Что делать? Как тебе помочь?..
Германия воевала всегда. Предки-готы, пришедшие с востока, пронеслись ураганом от Днепра до теперешних Англии и Португалии, изгнав кельтов, переломили хребет Великой Римской Империи, проникли даже в Африку и Византию. Это, однако, не было началом. Наверняка готы и прежде дрались с кем-нибудь в родных степях вокруг Черного моря, лесах возле Дуная, Днепра или Волги. Смешно, но теперь министерство пропаганды усиленно распространяет абсурдную точку зрения высшего руководства — оказывается, предками немцев следует считать древних греков! Господи, да какие еще греки? Гунтер, услышав как-то по радио эту версию партийных историков, расхохотался до слез. Забавно было бы посмотреть на бедных эллинов, столкнувшихся с готскими ратями…
Гунтер тогда же рассказал об этой передаче берлинского радио своему отцу и они повеселились вместе, не забывая, впрочем, об осторожности. Несогласие с партийной идеологией чревато, знаете ли… А потом, ради интереса, Райхерт-старший и Райхерт-младший засели в библиотеке поместья на полный вечер, раскапывая самые древние сведения о германских племенах. Собрание книг у отца, профессора древних языков Кельнского университета, было исключительно обширным, и к трем пополуночи Вальтер фон Райхерт надиктовал сыну двадцатистраничное письмо рейсхминистру пропаганды, доктору Геббельсу, почти сплошь состоявшее из цитат и книжных выдержек. Текст, напрочь опровергавший выкладки господ идеологов, само собой, никуда не отправили, а спрятали в том «Военной истории» Дельбрюка, но оба исследователя остались довольны проведенными изысканиями. Отец, отправляясь отдыхать, сказал Гунтеру:
— Греки, греки… Не пойму, отчего нужно заводить новых предков, если должно гордиться своими?.. Я давно подозревал, что в Берлине поселились душевнобольные.
Гунтер прокашлялся и, серьезно взглянув на родителя, ответил:
— Знаешь, папа, на твоем месте я бы не стал говорить подобное в обществе. Понимаешь ли, могут возникнуть… э… сложности.
— Знаю, — отмахнулся старый Вальтер. — Я просто душу отвести. Не обращай внимания.