— Что-то в этом роде мне и в милиции сказали. Только ничего такого у меня не было. Фотографии все в альбоме, писем не храню. Рабочих документов домой не ношу, и так чуть не круглые сутки на работе. Все, что есть, — в компьютере.

— Ань, но не может же быть, чтобы у тебя не было никаких подозрений. Ты сама-то как считаешь, было у тебя, что искать?

— Нет, у меня этого не было, — покачала головой Аня. — Но что могли искать — я, пожалуй, знаю. Искали документы, бумаги Цацаниди.

— Ну, ты сказала! Бумаги! Судя по разрушениям, могли искать листок, ну, несколько листков. Но бумаги — это слишком объемно.

— Маш, ты свои статьи редактору как, на листочках, что ли, приносишь? — усмехнулась Григорьева.

— Нет, на дискете.

— А архив своих статей хранишь в виде газетных вырезок?

— На компактах.

— Вот такой компакт они и искали. Цацаниди тоже хранил свои архивы на дисках. Он хоть и старый был, но с компьютером управлялся прекрасно. А что сам не успевал, то я ему оформляла. Мы почти все успели в электронный вид перевести: монографии, статьи, заметки, отчеты… Даже истории болезни и личную переписку. Что не успели, я сейчас добиваю. Шеф оставил очень подробное завещание, его содержание в части архивов и документов мне известно. Там точные распоряжения: что, кому и когда передать. Но одного диска нет.

— А может быть, его и не было? — предположила Маша.

— Не может, — отрезала подруга. — Совершенно исключено. Это как раз самая важная часть работ, дело всей жизни Константина Аркадьевича. Более того, в завещании документы по этой разработке оговорены особо… Но и не это главное.

— А что?

— Понимаешь, эти работы касаются совершенно уникального изобретения, прибора, который произведет революцию, просто потрясение в нейрохирургии. Да что там в нейрохирургии! В политике, в криминалистике, истории… Во всех научных и общественных сферах… Это Нобелевская премия, даже сомнений нет!

Знакомый холодок мгновенно пробежал по позвоночнику Маши: Рокотова, как опытный журналист, почуяла, что пахнет сенсацией. В крайнем случае, хорошим материалом на целый разворот. Обычно интуиция ей не изменяла, но здесь… Как-то уж очень сомнительно.

— Аня, ты прости, а ты не преувеличиваешь? И нейрохирургия, и политика, и история… Как-то это все, ну, не стыкуется что ли…

— Еще как стыкуется! И нигде в мире нет не только ничего подобного, даже наметок, даже робких шажков в этом направлении нет. А у Цацаниди был готовый прибор, испытанный на пациентах и показавший невероятные результаты, ошеломляющие!

Аня вскочила из-за стола и теперь нервно ходила по просторной кухне. Лицо ее раскраснелось, а глаза горели каким-то фанатичным огнем.

— Я должна найти этот диск во что бы то ни стало. Ради науки, ради Цацаниди, ради тысяч людей, которых спасет этот прибор!

— Что за прибор-то? — не выдержала Маша, которая была крайне удивлена, что остались, оказывается, еще люди, готовые что-то делать не ради денег, а ради науки, людей… — Ты говоришь об этом изобретении так, будто оно, ни больше, ни меньше, способно воскрешать людей из мертвых.

— Не надо так говорить! — вдруг взорвалась Григорьева. — Ты же просто не понимаешь! И не поймешь, и не поверишь! Они тоже не верят!