Клава регулярно ходила в отряд, унося разведывательные данные о расположении фашистских войск в Витебске. А ночью прилетали советские самолеты и наносили удар за ударом по указанным подпольщиками целям.

28 октября Вера сообщила в отряд об очередной бомбежке фашистского логова советскими самолетами:

«Друзья мои! Невозможно вам передать наши переживания в эти часы. Радость за то, что они прилетели, горячее пожелание им успеха, тревога за мирных жителей, бешеная злоба к зениткам, открывшим ураганный огонь, мучительное беспокойство за летчиков, за самолеты, желание прикрыть их, помочь бить прямо в цель, — в проклятые гнезда — не промахнуться.

Мы стоим во дворе, напряженно всматриваемся в небо. Всем существом слушаем гул моторов. «Летите, летите, мои родненькие, бейте их, проклятых, бейте сотнями, — взволнованно мечтает соседка. — Дай бог вам счастья, удачи! Поймали, миленького! Поймали!» (На скрещивании нескольких лучей прожекторов ясно вырисовывается серебристая фигура самолета, нашего родного самолетика.) К нему со всех сторон мчатся струи светящихся пуль, вокруг него рвутся снаряды, а он летит себе ровно и как бы спокойно по полосе луча прожектора. «Поднимайся вверх, скорее, скорее! — чуть не плачет женщина. — Золотце мое, соколик мой, ну поднимайся же, поднимайся же скорее! Господи, хоть ты подними его, скрой от глаз дьявольских!» Сердце бешено бьется, хочется подбежать к прожектору и трахнуть по нему — потушить его. «Ушел, ушел, соколик наш, целый!»

Мы облегченно вздыхаем. Чуть притихает гул стрельбы. В эту минуту с громким зловещим свистом проносятся бомбы. Оглушительный взрыв потрясает воздух. В домах сыплются стекла из окон. Второй, третий, пятый… «Спасибо, миленький, хорошенько их! Еще, еще! В фельдкомендатуру, в управу, на аэродром! Бей их сотнями, их самих, их машины, их орудия!»

Я слушаю эту страстную молитву и знаю, что во многих дворах, так же как и в нашем, теснятся и волнуются эти чудесные советские люди, вынесшие бездну горя, страданий и оставшиеся верными своей Родине.

Взрывы следуют один за другим. В трех местах полыхает пламя…

В конце приписала:

«Вы, должно быть, ругаете меня за то, что до сих пор я еще не забрала и не использую мою группу, но это не по моей вине. С нашими документами нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу. Можно только жить у очень хороших людей, готовых из-за тебя жертвовать жизнью и семьей. Сама тоже рискуешь каждую минуту провалиться, не из-за дела, а из-за прописки и паспорта. Таково положение. Группу сейчас сюда забрать нельзя. Нам здесь так жить тоже невозможно. Нужны настоящие документы. Принимаю меры. Не знаю, выйдет ли. Пока работаем вдвоем, медленно, осторожно создаем организацию из местных людей. Дело очень трудное, особенно вначале. Люди напуганы виселицами, не верят, что в городе можно что-либо сделать.

Но первый десяток уже имеется. Теперь дело пойдет быстрее. Главное устроиться нам самим. Хороших людей много. Правда, режим, обстановка дьявольски трудные, но мы их все-таки проведем. В общем я полна самых лучших надежд, нисколько не боюсь, что меня повесят. Девчат моих еще надеюсь использовать»[26].

Очень пригодилось Вере в это трудное время знание немецкого языка. Сколько раз в критический момент фашисты верили ей только потому, что она могла свободно объясняться с ними по-немецки!

А один гитлеровец, приняв Веру за немку из Риги, разоткровенничался. Он прошел триумфальным маршем по Франции, Бельгии, Польше. Видел столько побед фашистской армии, а вот в окончательную победу не верил.

— Скоро ли окончится война? — спросила у него Вера.

— Нет, нет, не скоро! — замахал он руками. — Эти русские очень сильны, их сопротивление — ужасная вещь. Мы не привыкли к такому сопротивлению.

Придя к Антоновым, чтобы там зашифровать очередное письмо Кудинову, Вера глубоко задумалась. Сегодняшняя беседа с фашистом не выходила у нее из головы. Об этом нужно сообщить обкому партии.

Клава ушла с донесением. Ждали ее Вера и Дуся в большой тревоге. По городу шли массовые облавы. Несколько подпольщиков попали в их лапы. На дорогах стояли патрули и придирчиво проверяли документы у прохожих. Удастся ли Клаве пробраться туда и обратно?

Вернулась Клава из отряда не одна. В помощь Вере она привела Софью Панкову. Увидев свою старую подругу, Вера обрадовалась и в то же время встревожилась:

— Соня, тут так опасно сейчас… Я же просила Кудинова, чтобы никого из моей группы пока не присылал.

— А тебе не опасно?

— Я уже приспособилась как-то.