— Тогда не знаю.
— Кем был Свердлов?
— Не знаю.
— А Луначарский?
— Не слыхал.
Из двенадцати матросов только один назвал Кирова, правда, имени и отчества не знает, кем был, тоже не знает.
Из двух офицеров (дальше Барышев эксперимент прервал, ему это было неприятно) один тоже не знал Кирова.
Советской власти всего-то 70 лет — возраст человеческой жизни, а молодые защитники страны уже не знают основателей, первых руководителей ее. Можно ли так жить дальше?
Правда, вины армии и флота здесь нет. Семья, школа, комсомол — да, виновны, вся система воспитания, отношение к собственной истории. Но главная беда — в другом. В сороковых годах на устах у всех было единственное имя, в пятидесятых — другое единственное имя, в шестидесятых—семидесятых — снова единственное, и каждый раз прошлое старательно отметалось. Культы одних — это забвение других. Всех остальных, пожалуй.
Я представляю себе морского пехотинца с крепкими кулаками и при пустой голове — куда он, хоть на «гражданке», хоть на войне, когда такое значение приобрели части стратегического назначения и даже оперативно-тактического назначения (сюда, кстати, входит и морская пехота); когда командир атомной подводной лодки распоряжается судьбой всего мира…
И отсутствие дисциплины, и бездуховность, и равнодушие, и социальная инфантильность — от забвения. От того, что рвется живая связь времен.
Когда минувшей осенью я приехал на Тихоокеанский флот, мне сказали, что дело сдвинулось. Ходатайство комсомольцев полка морской пехоты о присвоении имени 13-й гвардейской бригады, помимо других начальников, подписали и начальник политотдела береговых войск флота С. Благов, и зам. командующего флотом по береговым войскам В. Хрустицкий. Документ отправлен в отдел комсомольской работы политуправления флота.
Как выяснилось, отправлен давно, несколько месяцев лежит без движения.
Я разговариваю с молодыми офицерами, комсомольцами Василием Кулаковым (нач. отдела), Федором Чарушиным, Виктором Сергеевым (старшие инструкторы). «Звание «Гвардейской» надо заслужить, люди кровь проливали».— «Другие же современные войска имеют это звание».— «Их не расформировывали. В шестидесятых годах, когда восстановили морскую пехоту, надо было и гвардейское звание присваивать».— «Значит, было совершено две ошибки — когда после войны все расформировали и потом, в шестидесятых. Но нынешние-то, молодые, не виноваты. Надо как-то исправлять».— «Просить звание гвардейской — нехорошо, все равно, что нам просить еще одну звездочку на погоны».— «За это прибавки в должности, в жалованье не дают. Ничего, кроме ответственности».
Да, но как же они, комсомольцы, не боятся держать без движения несколько месяцев ходатайство, подписанное полковниками, генералом? «А они нам второй экземпляр дали. На нас ответственность спихнули. Взяли бы да сами пробивали».— «Вы по своей комсомольской линии с кем-то советовались?» — «Был здесь Клемехин, из комсомольского отдела Политуправления ВМФ».— «И что?» — «Да он тоже за Барышева, говорит, надо бы помочь…».
Все — «за». Чего же тогда боятся они, молодые офицеры, комсомольцы? А вдруг присвоят звание гвардейской, а потом какое-нибудь ЧП в полку произойдет.
Держат месяцами подписанное всеми ходатайство и никому об этом не сообщают. И полковники, и генерал не знают, что комсомольцы им «отказали». И на полковом плацу перед штабом небольшой мемориал по-прежнему опоясан рисованной гвардейской лентой, рядом призыв: «Морские пехотинцы! Боритесь за право называться гвардейцами в честь 13-й бригады морской пехоты!». В мемориал замурована гильза от зенитного снаряда, а в ней — фамилии тех, кто создавал мемориал, и просьба к будущим комсомольцам, которые добьются, наконец, права именоваться гвардейцами, записку эту поместить в комнате боевой славы.
Благов, начальник политотдела береговых войск флота, узнал об отказе от меня.
— Обещаем,— сказал он твердо,— что доведем это дело до конца. При одном условии, если пройдут успешно стрельбы. Это главный показатель, итог двух лет службы.
— Только к декабрю успейте,— напомнил я.