– Я не смел и надеяться, чтобы сохраниться в вашей памяти, прекрасная пани.

– Оставьте, я вовсе не такая высокомерная и бесчувственная, как обо мне думают, и прекрасно помню, чем вам обязана. Вы нуждаетесь в помощи?

– Увы, как ни стыдно мне прибегать к помощи женщины, вы моя единственная надежда.

– Стыдно – отчего?

– Таковы уж предрассудки нашего времени: рыцарь должен защищать даму, а не наоборот. Но я рад, что мне приходится прибегнуть к вашей помощи, иначе как бы я вас увидел после стольких лет.

– Вы необычный человек, вы умеете быть и храбрым, и изысканным, а также… неназойливым. Это очень редкое качество у мужчин.

– Неназойливым? Пожалуй! Трудно надоесть женщине, которою видишь раз в два года. Как вы прожили эти два года, милая пани? Вы замужем, вы счастливы?

– Вы опять смогли меня удивить: многие знают, что я замужем, почти все уверены, что пан Одзиевский прекрасная партия, но вы первый, кто спросил меня, счастлива ли я.

– Значит, нет. Мне очень жаль, вы достойны счастья.

– Я вам так не сказала.

– Простите, пани, если я невольно обидел вас, я не хотел.

– Нет, вы не обидели меня. Тем более что вы правы, но оставим это, вы сказали, что вам нужна моя помощь?

– Да, мне нужно покинуть этот ставший негостеприимным дом.

– Все уже спят. Мой муж, когда приходит в возбужденное состояние, много пьет, а вы его явно вывели из равновесия. Он не проснется до утра, так что вы можете уйти. Я провожу вас.

– Не стоит, это может повредить вам.

– Не беспокойтесь обо мне, я так многим вам обязана, что это самое малое, что я могу для вас сделать.

– Все же не стоит вам так рисковать. Меня вполне может проводить Эйжбета – на слуг мало обращают внимания, а если ее и запомнят случайно, вы сможете ее защитить.

– Вскоре после вашего отъезда в Померанию до нас дошли слухи, что пропавший сын Сигизмунда Августа принц Иоганн Мекленбургский объявился в Дарлове. И если вы думаете, что я уступлю честь проводить вас какой-то Эйжбете, то вы просто дурак, ваше королевское высочество.

Когда я наконец вышел за ворота, меня встретил вооруженный Казимир с заводными лошадьми. Я не раскрывал ему подробностей, сказал лишь, что мне может угрожать опасность и, возможно, придется бежать. Вскочив в седло, я бросил прощальный взгляд в сторону дома Храповицкого. Мне показалось, что я смутно вижу, как белеет лицо на фоне темных стен терема. Приложив руку поочередно к сердцу и к губам, я тряхнул головой и дал шпоры ни в чем не повинному животному.

Ранним утром из Смоленска выступил большой отряд польского войска во главе с великим гетманом Ходкевичем. Как я уже говорил, задачей его был прорыв в осажденную ополчением Москву для доставки продовольствия гарнизону. Состоял отряд из двух тысяч крылатых гусар, примерно такого же количества литовской панцирной кавалерии и шести тысяч казаков. Было еще немного венгерской пехоты, человек около шестисот. И все это воинство охраняло довольно большое количество возов с провиантом. Везли зерно, сухари, солонину, фураж и немного пороху. В порохе осажденные особого недостатка не имели, но на всякий случай взяли и его. Я испытал массу острых ощущений, пока грузили эти несколько бочонков, но, слава богу, до моего сюрприза не дошли.