– А почему нет? Он же стрелял в вашего кузена из пушек, а я сам артиллерист и с симпатией отношусь к людям своего сорта. А если вы распорядитесь подать к столу вашей замечательной старки, то непременно выпью за его здоровье. И как скоро мы удостоимся счастья лицезреть прекрасную пани Марысю?
– Я полагаю, через неделю.
– Надо поторапливаться…
– Что вы сказали?
– Я говорю, что, если мы не поторопимся, это чудесное жаркое остынет. Прозит!
На следующий день я явился к великому гетману и, как только он меня принял, обрушил на бедную голову Яна Ходкевича ужасную весть:
– Ваша милость, то, как хранится порох, совершенно неприемлемо. Бочки свалены без всякого порядка и без должной охраны. Пушкари небрежны и ленивы. Патрули ночью ходят рядом с порохом с зажженными факелами. Таким образом, то, что до сих пор не случилось какого-нибудь несчастья, просто чудо. Учитывая же, что местные жители относятся к полякам не слишком хорошо, а окрестные леса полны злоумышленников, нет никаких сомнений, что дальнейшее благодушие непременно плохо кончится.
– Что же вы предлагаете, господин фон Кирхер?
– Необходимо собрать запасы пороха в одном месте и обеспечить его надлежащей охраной. Также необходимо огородить это место валами и уничтожить всякую растительность вокруг места хранения.
Если коротко, то я рассказал пану гетману о правилах хранения боеприпасов, принятых в моей прошлой-будущей жизни. Ходкевич был отличным кавалеристом, но в отношении пороха несколько терялся. К тому же он был занят формированием обоза с продовольствием для осажденных в Московском Кремле поляков, который вот-вот должен был выступить и который должен был вести сам. Поэтому был созван консилиум для обсуждения данного вопроса. Маэстро Пелегрини, как ни странно, горячо поддержал меня, говоря, что в Италии порох именно так и хранят. Капитан Вольф также счел предложенное мною полезным. Поскольку возражений не нашлось, вашему покорному слуге и поручили организовать все должным образом. Ну, а что вы хотели? Инициатива наказуема!
Под мое командование была отдана рота мушкетеров и все пушкари, а также согнана куча народу из Смоленска и окрестных деревень. Мушкетеры, собственно, для того и были нужны, чтобы заставить эту ораву людей работать. Никакой платы трудникам не полагалось, кормить их также никто не собирался. Кто что с собой захватил, тот тем и питается. Разумеется, все эти обстоятельства не прибавляли трудового задора мобилизованным смолянам. Все, что я мог сделать в данном случае, – это организовать работу так, чтобы ее выполнили как можно скорее, во всяком случае раньше, чем люди начнут пухнуть с голоду.
Сразу хочу сказать, что это удалось. В три дня была очищена довольно большая площадка, окруженная с четырех сторон не слишком высокими валами. В центре ее было построено нечто вроде низкого помоста, где и сложили бочки с порохом. Зачем помост? Ну а как объяснить местным, что взрывчатка, дабы не отсыреть, должна храниться на поддонах? В валах были устроены проходы, закрывавшиеся воротами, где стояла бдительная стража. Все устроено наилучшим образом, если не считать одной малости. В одну из бочек был помещен ствол с колесцовым замком от неисправного пистолета. К курку тянулась крепкая просмоленная бечева, крепко привязанная к вбитому в землю колышку. Когда поляки соберутся в поход, их ожидает сюрприз, ну а меня в ту пору рядом уже не будет. По крайней мере, я так думаю.
Если что и отвлекало меня от коварных замыслов, пока шло обустройство места хранения пороха, так это назойливое внимание наследника польского престола. Обычно королевич Владислав подсылал ко мне своего фаворита шляхтича Красовского, но однажды и сам удостоил посещения. С милостивым вниманием осмотрев работы, он стал жаловаться на скуку и отсутствие развлечений.
– Ах, любезный фон Кирхер, жизнь в Смоленске так уныла и бедна развлечениями, что я искренне радуюсь всякому новому лицу. Почему бы вам не навестить меня в моем печальном уединении? Вы бы рассказали мне о своих странствиях. Ведь где-то вы узнали обо всех этих артиллерийских премудростях. Право же, я с удовольствием послушал бы ваши рассказы.
У стоявшего рядом Красовского на лице была написана откровенная скука пополам с ревностью. Вообще, эта парочка не вызывала у меня ничего, кроме неприязни. Сам Владислав не был совсем уж пустым человеком, скорее наоборот, он многое понимал и во многом разбирался, но, лишенный деспотичным отцом возможности заниматься реальным делом, тратил свое время на всякие глупости. Взять хотя бы связь с Красовским – уж не знаю, грешили они по-содомски или нет, свечи не держал. Однако королевич бесстыдно выставлял эту связь напоказ, всячески эпатируя окружающих. Фаворит же и вовсе вел себя зачастую как капризная барышня, хотя ничего женственного в его облике не было и с какой стороны браться за саблю, он знал. Король смотрел на все это безобразие сквозь пальцы, а вот многие заслуженные шляхтичи плевались.
Приглашение наследника престола – это не такая вещь, которой можно пренебречь, тем более что я формально был у него на службе. Пока шли работы, я отговаривался нехваткой времени, но хранилище наконец было устроено, и поводы для отказа кончились. Хочешь – не хочешь, пришлось привести себя в порядок и отправляться на вечеринку.
Поскольку запах гари, буквально въевшийся в сгоревший почти дотла Смоленск, был неприятен для обоняния его высочества, место для своей резиденции он нашел за городом. В довольно живописной ложбине был устроен целый палаточный городок, в котором и скучал польский королевич в окружении приближенных и слуг.
Подъехав к огромному шатру, украшенному польскими орлами и династическими символами в форме вазы, я спешился и отдал поводья гайдукам. Скорее по привычке осмотревшись, обратил внимание на расположение караулов, конюшен и прочую диспозицию и вошел. У королевича шла обычная пирушка, компанию ему помимо Красовского составляли несколько разодетых молодых шляхтичей. Как видно, золотая молодежь уже крепко наклюкалась и встретила мой приход радостными криками. Я сначала не понял повода для радости, но потом Красовский объявил, что, поскольку я опоздавший, мне предстоит выпить штрафную чарку. Ну, понятное дело, почему бы не напоить новичка и не посмеяться. Чарка примерно в четверть ведра прилагалась. Отличительной особенностью чарки была длинная ножка, оканчивающаяся острием, так что поставить ее, пока не допьешь, было нельзя. Нечто подобное почти через сто лет будет (или не будет) использовать на ассамблеях Петр Великий. К несчастью для высокопоставленных шалопаев, я не собирался становиться игрушкой в их руках. Еще в Новгороде, беседуя с Пьером О’Коннором, я узнал некоторые секреты и даже собрал небольшую аптечку на всякий случай. Увы, аптечку эту, как и многое другое, я потерял, когда попал в плен к лисовчикам, но вот одному несложному трюку О’Коннор меня научил. С благодарностью приняв чарку, я поклонился королевичу и, приложившись, стал пить. Сделав несколько глотков, неожиданно для окружающих уронил сосуд и, выпучив глаза, стал разевать рот, из которого обильно шла пена. От этого зрелища пьяные моментально протрезвели и с ужасом взирали на происходящее. Я тем временем нагнулся и, сунув два пальца в рот, сделал вид, что меня вырвало. Потом, резко поднявшись, быстро подошел к застывшему в ужасе Красовскому и от всей души двинул ему в челюсть.
– Ваше высочество, – обратился я к бледному как смерть Владиславу, – это дурная шутка!
– Я… я ничего не знал, – пролепетал он в ответ.