Но знака не было. Может, он просто не видит? Эльдарион нахмурился. Закрыл глаза. Сосредоточился, прислушиваясь к себе, к шуму ветра, к тяжелым, ровным взмахам орлиных крыльев, к пронзительным крикам священных птиц Манвэ… Где-то должен, обязан быть знак. Что-то должно измениться.

Но ничего не менялось. В душе зашевелилось разочарование и недоумение, почти обида. В последней надежде он открыл глаза — и тут в них ударил такой ослепительный луч заходящего солнца, что Эльдарион на мгновение ослеп и согнулся от боли, закрывая лицо руками. Не закричал только потому, что это было священное место, где надлежит хранить молчание.

Перед закрытыми глазами горел, словно выжженный, огненный орел с распростертыми крылами.

Знак. Он получил знак!

Он открыл глаза, изумившись тому изнеможению, которое внезапно ощутил.

Небо закружилось в глазах, и его понесло куда-то вверх, вверх, к орлиным крикам, в гневный закат.

Он долго болел. Близкие боялись, что Эльдарион умрет или сойдет с ума, потому что он долго не говорил ни слова и вроде бы как даже не слышал — просто лежат, открыв серые глаза, глядя куда-то вдаль. Но лекари не особенно тревожились и объясняли все душевным потрясением — бывало, бывало такое с людьми на этом благом месте, и ничего странного в сем лекари не видели. И, как положено, рекомендовали покой. Тем не менее поползли шепотки, что, мол, Единый отметил его своим прикосновением, а это слишком много для человека.

А потом он однажды пробудился и стал совсем прежним. Только порой взгляд его вдруг становился неподвижным и прозрачным, а на губах появлялась отрешенная улыбка. В такие мгновения его лицо пугало, как пугает присутствие божества.

И потому государь не то чтобы опасался своего юного родича, но стал относиться к нему с подозрением. Тар-Кирьятан любил во всем доходить до сути, и то, чего он не мог понять, его настораживало. И эту настороженность он передал и сыну. Впрочем, Атанамир и сам был весьма неглуп. Пусть даже он и не был первым в учебе и воинских забавах среди избранных юношей, его первенства как наследника никто оспаривать не смел. Да это бы никому и в голову не пришло. Но он видел, как смотрят на Эльдариона и как говорят о нем. И потому настал день, когда Атанамир — уже Тар-Атанамир — пожелал удалить родича.

С глаз долой — из сердца вон. Но с улыбкой на устах.

Государь Тар-Кирьятан создал великий флот. Принц Эльдарион создал великую армию Нуменора.

Именно тогда его и стали называть иным именем — Хэлкар. Солдаты прозвали. За невозмутимость в бою, за спокойствие в час опасности. За бесстрастную справедливость. За удачливость и уверенность, за непреклонную волю. За умение находить и возвышать нужных людей и ставить их на нужные посты в нужное время.

Сам государь Тар-Атанамир втайне ревновал к его славе и был рад, что не знающий поражений воитель редко наведывается в Нуменор. Некоторые говорили: в Нуменоре — король, в Средиземье — Хэлкар. Однако это говорили лишь некоторые, и тихо. Но Хэлкар был в чем-то больше чем король, ибо его коснулась рука Единого. У него не было причины сомневаться в этом — все, что он задумывал, все, чего хотел, ему удавалось. Потому что он знал волю Единого. И ему не нужен был ни венец, ни престол. Король есть помазанник Единого, король есть Нуменор, и — да будет все во славу Его! А Хэлкар есть рука Единого, взнуздавшая мир во славу Нуменора. Ради этого он и жил.

Ему сопутствовала удача даже в тех делах, которым он не придавал значения. И эта вечная удачливость породила в нем непоколебимую уверенность в себе и в правоте всех своих деяний.

Его не привлекала власть. Его не привлекала слава. Его не привлекало богатство. Он не думал о семье. Когда-нибудь он возьмет в жены какую-нибудь женщину, чтобы продолжить род, но сейчас все женщины были для него на одно лицо. Они слабы, их дело рожать воинов и покорствовать мужам. Его любили многие женщины, а он не любил ни одной. Он даже не помнил их имен и лиц. Разве только лицо матери — но она была ЕГО мать, а потому стояла выше прочих женщин.

У него не было друзей. Дружба требует отдавать. Он же не мог дать ничего, потому что все, что он имел, принадлежало не ему. Нуменору. Он никого не любил, ибо и любовь требует отдавать взамен. Но нельзя отдавать того, чем владеет только Нуменор. Пусть это будет платой — за то, чтобы стать избранником Единого, надо платить. Он не жалел об этом. Он был спокоен и уверен в себе. Ничто не оставляло следа в его сердце: оно было похоже на кусок сухого мха, на котором не высечешь письмен, как на камне или на льду. Оно не зазвенит глухо от удара. Да он и не хотел, чтобы его сердце было запятнано. Его сердце должно быть чисто. И он берег эту чистоту. Может, потому он был так горд, отважен и независим. Он был дланью Единого.

Хэлкар строил крепости и закладывал города, опутывал новые земли сетью дорог, приводил к покорности Меньшие народы, ежели те не желали принимать благ Нуменора. Их упрямство не просто удивляло — даже чем-то оскорбляло и ранило его. Однако решение пришло само, и было оно простым и четким, как всегда. Не понимают своего блага — значит, примут это благо насильно, не понимая.

И он истреблял непокорность Нуменору, ибо это было милосердно. Безумец тот, кто отвергает дары Единого. Безумие есть Искажение, Искажение ведет к страданию. Безумец должен понять, от чего бежит. Его надо заставить понять и принять. Но если Искажение зашло слишком далеко — пусть лучше безумец умрет.

Хэлкар знал — ему суждено прожить жизнь, разрушая старое и косное и создавая великое во славу Единого. И больше ничего он не желал.

На юге полным-полно маленьких княжеств, и каждое стремится назваться царством. Послушать только, как титулуют себя эти великие владыки пары выжженных солнцем долин да полутора тысяч грязных угрюмых подданных! Сыновья солнца и луны, все как один! Практичные нуменорцы смели в кучу все эти названия, все титулы, припечатав весь этот южный хлам одним словом — Харад. Иногда, правда, Ханатта — по названию самого крупного, так скажем, «царства».