— Снять. Вымыть. Привести в порядок. Когда будет здоров — ко мне в башню.

Взгляд юноши полон ревности. Это нехорошо. Не нужно чтобы он враждовал с будущим своим командиром. Майя обнял его за плечи.

— Понимаешь, мальчик мой, напрямую я не могу его сломать. Но есть обходной путь. Помнишь, я говорил тебе об аванирэ, о защите, которую воздвиг Единый в нашем сознании, дабы никто не мог повелевать волей другого? — Юноша дернул ртом, явно выражая неудовольствие при упоминании Единого. — Напрасно. Он нас создал, и никуда от этого не денешься. Хотя бы за это его нужно почитать. Пусть ненавидеть, бояться, что угодно — но почитать. — Или мальчик просто пытается таким образом высказать свое обожание ему, Хозяину? Глупо. — Но если человек настолько любит другого, что отдает ему всего себя, то он отказывается от аванирэ ради этой преданности. Как ты. — Он погладил юношу по голове. — А этот человек не понимает величия своего предназначения. Стало быть, я должен насильно раскрыть ему глаза. Он ослаб телом, он ослаб духом, ибо все его предали, и он это знает. Я нанесу последний удар. И если он скажет «да», то он будет жить и служить мне. Если нет… тогда ты сам убьешь его.

Ласковый теплый ветерок, еще свежий от утренней росы, пробежал по разрозненным страницам, небрежно разбросанным на столе. Ханатта не очень любит пергамент в обыденной жизни. Пергамент — для королевских указов, хроник. Для книг. А так — размолотые и размешанные в воде стебли, этакая бледная кашица, которую высушивают и раскатывают в тоненькие полупрозрачные листы. Легкие, писать на них удобно. Хотя недолговечны. И горят за милую душу.

Приятно стоять вот так, опираясь на подоконник, и смотреть на горы в голубоватой дымке. Ничейная земля, которую он возьмет себе. Правда, этот монастырь-крепость построили давным-давно выходцы из Харада, сиречь Ханатты, так что ханаттаннайн могли бы и наложить на эти места руку. Но им столько веков было не до того, а сейчас и подавно. И слухи свое дело делают… Хорошая вещь — слухи. Всего двадцать лет назад здесь был огромный полуразрушенный пустой монастырь, напоминавший не то город, не то крепость… Теперь этот город-крепость-монастырь живет. А почему? Потому что люди любопытны, потому что они слишком многого хотят и весьма легко поддаются убеждению. Хорошее место. Оно будет принадлежать ему. И кто воспротивится?

Хорошее место. Майя снова усмехнулся — на сей раз жестко. Озеро, монастырь в горах — это как красивая прихожая, парадный вход. Далее две горные гряды сходятся близко, словно врата, а за ними — плоская, безжизненная и безводная равнина, на которой возвышается вулкан. Потому земли в горах и называют Землей Огня. Люди туда не ходят. Боятся. Да и мало кто выживет там. Там никогда не бывает дождя. Там просто ничего нет. Только мертвая земля, стеклянистые застывшие обсидиановые потеки да едкий вулканический дым. Люди там не выживут. Орки — вполне. Вот там этим тварям и плодиться.

А еще напротив вулкана, почти вровень с ним возвышается на горном отроге черный замок. Может, он закончен. Может, нет. Он медленно вырастал из черного базальта, повинуясь долгой, неторопливой магии, вырастал много лет. Теперь основа завершена, теперь его можно достраивать и руками людей. Точнее, людских отходов, которые не годятся для нужд его грядущей державы…

Эта земля будет называться Мордор. А замок — Барад-Дур. Пусть так зовется. В конце концов, нуменорцы сейчас — высшая раса, им стать основой его лучшего нового мира, так пусть и названия будут на их языке. На одном из их языков.

Хорошее место.

Хорошее место и для работы, и для создания идеального государства. Оно будет работать четко, как отлаженный механизм, каждый будет знать свое место, каждый будет оцениваться исключительно по своей полезности. Никакой родовой аристократии — только полезность и служба. И для создания этого государства нужен этот самый человек. Нужен. Ибо государство без армии — ничто. А армия ничто без предводителя. И армии лучшего в мире государства нужен лучший в мире полководец. И он у нее будет.

А день будет жаркий. В Ханатте любят белые легкие ткани, любят яркие цвета и золото. Красно-золотая на белом Ханатта, благословенная Ханатта, как они говорят. Гадючник. Красно-бело-золотой гадючник. Недаром на знамени королей у них черная змея…

Шаги он услышал прежде, чем их услышал бы человек. Дверь отворилась.

Майя сидел на подоконнике и смотрел в окно. В простой белой рубахе, распахнутой на груди свежему ветерку, легких башмаках и свободных штанах черного шелка, он мог бы показаться любому, кто его не знал, обычным человеком. Эта простота должна тоже выбить воспитуемого из колеи. Ничего устрашающего, ничего возвышенного, ничего торжественного. Все просто и буднично. Он обернулся и встретил все тот же презрительный взгляд и кривую ухмылку. Стоит свободно, небрежно, словно он тут владыка, хотя руки связаны за спиной. Похудел, однако… Сейчас в лице его стали особенно заметны эльфийские черты, нетленное наследие их рода, снова оживив в памяти майя ту давнюю встречу с Финродом. Он тряхнул головой.

Сейчас от него осталась едва ли половина прежнего Эльдариона. И все равно внушителен. А ведь поначалу к нему в камеру меньше чем вчетвером не входили, особенно после первых трех трупов. Били до потери сознания, держали в цепях — и все равно первое время его каждый раз вытаскивали из камеры с дракой. Потом он уже был слишком слаб, чтобы драться.

Да, прекрасный образец лучшей на свете человеческой породы. Только такие и будут жить в этой стране, и станет она началом королевства более великого, чем когда-нибудь было в Арде.

А нуменорец спокойно осматривал небольшую комнату-шкатулку с пятью высокими окнами, отворенными сейчас нараспашку. Комната была полна света и свежести, умиротворенного шороха занавесей на ветру, шелеста страниц и тихого звона подвешенного под потолком маленького колокольчика. Обстановка была скромной — письменный стол с тяжелым прибором из какого-то черного камня, полки с книгами в каждом простенке между окнами да два кресла посередине.

— Сюда, — кивнул майя. Стоявшие сзади ханаттаннайн подтолкнули нуменорца к одному из кресел. Тот споткнулся, потом выровнял шаг. Его усадили в кресло, привязав руки в кистях и локтях ремнями к подлокотникам. Затем притянули его к креслу в поясе, поперек груди, привязали ноги. Все это время нуменорец даже не усмехался, делая вид, что он вообще ничего не замечает. Как правило, подобные приготовления вгоняют людей в страх. Тем более уже побывавших в застенке. Обычно человек начинает часто дышать, у него пересыхает во рту, сердце ожесточенно колотится, тело покрывается потом в предчувствии неминуемой боли. Этот высокомерно на все плевал.

Саурон сделал знак всем выйти. Молодой морадан умоляюще посмотрел на него, но майя покачал головой. Этого не должен видеть никто. Дверь затворилась.

Майя подвинул другое кресло и уселся напротив своего противника. Их взгляды встретились. Нуменорец первым нарушил молчание.

— Зря стараешься, — с почти искренним сочувствием сказал он.