Эти слова много лет были жизненным девизом врача Федора Петровича Гаазае (Гаас), именовавшегося в молодости Фридрих Иозеф Гааз. Немец и католик, большую часть жизни (1806–1853) он прожил в Москве, в русской православной среде. В отличие от многих, о ком рассказывает эта книга, он не был первопроходцем в какой-то из областей медицины, не совершил никаких открытий. Великим врачом его никак нельзя назвать. А вот человеком великой души – безусловно. Прославленный врач с безукоризненной репутацией, приятель ученых и аристократов, многих именитых москвичей, он поначалу был преуспевающим состоятельным чиновником, статским советником. Но затем посвятил все свои знания и силы, всего себя беднейшим из бедняков: арестантам, нищим, бродягам, бесприютным, «униженным и оскорбленным», бесправным. Для всех, кто к нему обращался, – от князей до каторжан, от профессоров до беглых крепостных, – он оставался заботливым, безотказным врачом, для многих еще советником и наставником, для бесправных – заступником, при этом ни к кому не относился как снисходительный добрый барин (мало ли таких от скуки играли в филантропов?), а всем и всегда был братом, взыскательным – но ласковым, пристрастным – и терпимым и беззаветно любящим. Христианином не только по убеждениям и образу мыслей, но и по сердцу, по образу жизни.

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоанн, 15, 13).

Друзьями Федора Петровича Гааза были тысячи русских людей, и прежде всего – его больные и его подопечные, «несчастные», как называли тогда в России арестантов. За них он и положил свою душу, исполненную братской любви. Его прозвали так, как никогда ни прежде, ни позже не звали в России ни одного врача, – «святой доктор». Еще говорили так: «У Газа не бывает отказа». Имелось в виду, что во врачебной помощи он не отказывал никогда и никому, будь то богатей или уличный оборванец, лютый мороз стоял на дворе или жара – шел и лечил, просиживая у постели больного, пока болезнь не отступала хотя бы на полшажка.

Ничего нового он не открыл и ничего нового в практику не внедрил. Но такой уж это был врач, что порой казалось: его теплота, искреннее участие делают свое дело без всяких лекарств. Не раз люди говорили:

– Он только присел рядом, и мне легче стало, на поправку пошел…

Популярность Гааза в Москве была столь огромна, что ее просто не с чем сравнивать. По воспоминаниям современников, известен случай, когда доктора ограбили на рынке, куда он отправился покупать мороженое молоко. Какой-то ухарь, не знавший, с кем имеет дело, вытащил у Гааза кошелек. Обнаружив пропажу, доктор стоял в растерянности. Купленное молоко ему и так отдали в долг, узнавши, но вышло так, что эту сцену увидел местный, как сказали бы сейчас, авторитет. Постоял, посверкал глазами и тихонечко ушел. На следующее утро Гааз нашел у своей двери целую кучу всевозможных ценностей, поверх которой лежал украденный вчера кошелек. Кошелек доктор забрал, а все остальное на повозке (!) отвез в самую бедную больницу города.

На русской службе в качестве врача Гааз состоял с начала XIX века. В 1809–1810 годах совершил путешествие по Кавказу, где изучал минеральные источники, известные сейчас как «Кавказские минеральные воды», исследовал источники Кисловодска, открыл источники в Железноводске и первым сообщил о минеральных источниках в Ессентуках. Во время войны с Наполеоном работал военным хирургом.

После войны Гааз стал членом Московского попечительского о тюрьмах комитета и главным врачом всех московских тюрем. На этих должностях он более сорока лет посвятил улучшению участи заключенных и ссыльных. Он добился, чтобы от кандалов освобождали стариков и больных, упразднил железный прут, к которому приковывали по 12 шедших в Сибирь ссыльных. Добился отмены бритья наголо половины головы у заключенных женщин. По его инициативе (и при изрядной настойчивости) были открыты тюремная больница и школа для детей арестантов. Кроме этого, Гааз долго (но, увы, безуспешно) боролся за отмену права помещиков своей волей ссылать крепостных в Сибирь.

Спешите делать добро… Сегодня в честь доктора Гааза названа одна из федеральных больниц.

Умер «святой доктор» в 1853 году, на семьдесят третьем году жизни, провожаемый всеобщей скорбью.

Так назвал выдающегося русского врача Григория Антоновича Захарьина слушавший его лекции в Московском университете А. П. Чехов.

Захарьин опять-таки ни в чем не стал первооткрывателем, не совершил в медицине ничего, что можно назвать не просто «введением новшества», а «открытием». Он просто-напросто был великолепным врачом. Одно время считалось (и скорее всего справедливо), что в России есть только два корифея-клинициста: С. П. Боткин в Петербурге и Г. А. Захарьин в Москве, а все остальные, сколько их ни есть, стоят на ступеньку ниже. Ни тот, ни другой никогда не заявляли, будто у них есть собственная «школа», но именно так считали их ученики, ожесточенно враждовавшие меж собой (сами корифеи до такого не опускались).

Захарьин прославился на всю Россию не только врачебным искусством (в его клинику при Московском университете обращались не одни москвичи, туда стекались больные со всей страны), но еще (из песни слов не выкинешь) бешеными гонорарами, которые брал с пациентов (не Гааз, ох, не Гааз…), и многочисленными чудачествами, слухи о которых разносились далеко. Впрочем, иные из них были и не чудачествами вовсе, а чисто медицинскими мероприятиями, разве что проводившимися, как сказали бы англичане, крайне эксцентричными методами…

Одним словом, человек был незаурядный – и сложный. Он и гениальный, по признанию современников, клиницист, непревзойденный мастер диагностики. Он же порой капризный – назовем вещи своими именами – самодур. «Хапуга», как его именовали иные «прогрессивные личности», владевший акциями Рязанской железной дороги на сотни тысяч рублей, – и нешуточный филантроп, о чем позже. Очень и очень непростой человек, но простыми, как говорится, бывают только карандаши…

Родился будущий корифей диагностики в Пензе, в 1829 году. Среднее образование получил в Саратовской гимназии – в совершеннейшей глухомани, по тогдашним меркам. Не зря герой одной из знаменитых пьес восклицает: