– Постой! Кто ты? Откуда ты так много знаешь про амулет? Про маменьку знаешь откуда? Как она может быть мне не родной, если она вышла за отца, а после родилась я? Отвечай!

– Я знахарь местный. Захар. Иногда в имении живу, если захворал кто, а так все больше в доме своем, что у реки стоит… Амулеты я знаю, потому что отец меня научил в них разбираться и делать на потребу людскую. А откуда про маменьку твою ведаю… так это, – бородач снял ушанку и старательно поскреб висок. – Я все знаю. Правда, не про всех. Видения ко мне приходят. Вот и увидел, как отец твой, граф Рощинский, с тобой, крохой, на руках, у алтаря ждет девушку в подвенечном платье. У тебя еще два брата было. Теперь они переродились в мире. Как и отец твой. А матушка твоя далеко. В Парижу…

– Я не понимаю! Как? Как ты это делаешь? И зачем говоришь все это?

– Потому что помочь хочу! И жизни невинные сберечь… Дух полностью тебя подчинит, когда ты загубишь шесть душ. Поэтому мой тебе совет: пока земля не промерзла, нужно избавиться от амулета. Надо схоронить его на могиле, где была похоронена какая-нибудь Софья, а после заказать сорокоуст по безымянным душам. Тогда заточенный в кресте невольник обретет свободу, а ты – жизнь! Иначе только смерть сможет избавить тебя от его власти.

– И… что дальше? Каждый в этом доме снова начнет сживать меня со свету? А мой муж? Он ненавидит меня и презирает! Ему нужен только наследник. А после? Отошлет меня в монастырь? – Тонкие пальчики Софьи с силой сжали нагревающийся амулет. – Лучше уходи! Я стану думать, что этого разговора не было!

– Дух злится на меня, что рассказал тебе его тайну… – Захар вдруг усмехнулся. – Он бы убил меня здесь и сейчас, да только не может. Знает, что пока ты со мной, его силы слабы… Но он будет уговаривать тебя, пугать, заманивать счастьем, только бы ты не рассталась с ним. Одно помни, – он вновь стал серьезным, – после шестой забранной тобою жизни ты полностью попадешь под его власть, и остановить тебя сможет только смерть! Обещай, что подумаешь над моими словами и завтра дашь ответ!

– Подумаю. – Кивнула Софья и отвернулась. А когда обернулась, знахаря и след простыл, вот только она снова не услышала его шагов. Точно сквозь землю провалился или… улетел?

Очнувшись от воспоминаний, она снова, как в тот день, сжала крест. Ответа Захару она пока не дала, хотя с той встречи прошло уже почти три дня. Да только и злости в ее сердце нет. И не обижает ее никто… Если и прав знахарь, она больше не тронет никого! А если и случится убийство, то по весомой причине. Уж очень она зла на своего мужа. И душой бы не поскупилась, лишь бы избавиться от него!

Порыв ветра, точно насмехаясь, плеснул ей в лицо морозного воздуха с хлопьями снега, подгоняя вернуться в дом, где ее снова ждал одинокий вечер и концерт ветра с волчьим воем. Чтобы скрасить уныние, она велела стряпухе приготовить ее любимый яблочный пирог с теплым молоком и, прихватив роман о любви, поднялась к себе в комнату.

Приключения бедной англицкой девушки, попавшей в гувернантки в семью богатого лорда, а после полюбившей его, так захлестнули Софью, что она незаметно умяла пирог, забыв обо всем. Забыв о времени. Не заметила даже, как голоса прислуги стихли и дом погрузился во тьму и тишину. На фразе: «Дверь содрогнулась от громкого, требовательного стука», она едва не взвизгнула. Ей показалось, словно кто-то и впрямь стучит в дверь. Отложив книгу, она прислушалась к густой тишине, которая вдруг раскрасилась взволнованными голосами служанок, басом кузнеца и снова гулким стуком в дверь! Сердце Софьи ушло в пятки. Она вскочила и на негнущихся ногах вышла на лестницу, прислушиваясь к голосам ввалившихся в дом путников.

– Добрались! Добрались, мать вашу! Чего встали? Снимайте с нас тулупы, шапки, валенки! Не то потоп тут вам устроим!

– Добрались, Петр Иванович! Если бы не ты! Мимо бы проехали! Как ты в той пурге фонарь заметил, ума не приложу!

– Жить захочешь, еще не то увидишь, Дмитрий Николаевич!

Дмитрий? Софья, охнув, бросилась вниз по лестнице и, встретившись взглядом с возлюбленным, замерла на последней ступеньке, не зная, подойти к нему или остаться стоять. И не потому, что ее тревожили служанки. Все дело было в лысом толстяке, в котором она узнала свата, прибывшего в день ее знакомства вместе с Дмитрием и Ильей Николаевичем.

– Добрый день, Софья Алексеевна! – улыбнулся Петр Иванович, заметив хозяйку. Он как раз успел раздеться, отдав слугам заметенные снегом и покрытые изморозью тулуп, шапку и сапоги. Подошел к девушке и, галантно поклонившись, приложился к ручке в довольно затяжном поцелуе.

– Софья! Вы еще не спите, или мы разбудили вас? – Наконец и Дмитрий, отдав соболиную шубу слугам, подошел к ней. – Впрочем, мы вас надолго не побеспокоим. Илья Николаевич просил вам письмо передать.

У него в руках оказался сложенный вчетверо лист бумаги, скрепленный сургучной печатью.

– Благодарствую… – Софья дернула рукой, высвобождаясь из толстых пальчиков толстяка. Не глядя на письмо, взяла его и улыбнулась. – И что вас привело в нашу глушь, Дмитрий Николаевич?

– Дела. И, конечно же, встреча с вами, моя дорогая невестка! – Дмитрий улыбнулся, но на дне его глаз таилось такое, что Софья задохнулась от волнения, а когда он, как того требует обычай, коснулся губами ее руки, она почувствовала, как колени становятся ватными. От приятного волнения закружилась голова.

– А может, нас накормят, напоят и уже потом спать положат? – Петр Иванович подмигнул Софье как-то двусмысленно, и она, точно ожегшись, нехотя высвободила руку из желанного рукопожатия.