— Вот так-то, колхозан! Баба знает, с кем ей лучше! Вали давай, перекидывай навоз, а то пропустишь посевную! — раздается из машины, пока Марина открывает блестящую дверь.

Сидящий позади парень по-хозяйски обнимает её, жамкает в ладони упругую грудь, и цокает языком в восхищении. Знал бы он — кто у него сейчас в руках… Или у кого они сейчас в лапах…

— Я быстро, Женя! Жди меня у расколотой березы, она одна в поле, мимо не пройдешь, — оборачивается ко мне Марина.

— Послезавтра приходи, раньше не отпустим! — кричит шофер. — Такую кралю нужно за семью заборами держать, мудила!

Джип рычит и, чихнув облаком выхлопных газов, срывается с места. Я стою — изображаю из себя преданного всеми человека. Когда же джип скрывается из виду, перехожу дорогу и направляюсь на поиски той самой березы. За Марину не переживаю, больше тревожусь за парней.

Может, надо было вернуться и «Скорую» вызвать? Но потом откидываю прочь эту мысль — сами виноваты. Подобные упыри могут немало крови попортить, так пусть теперь получают заслуженную награду. Хотя… где-то глубоко внутри ноет комарик тревоги, тонкими ногами перебирало по печени чувство, что должно случиться что-то плохое.

Под ногами халвой рассыпаются комья земли, буйные сорняки усеивают громадное поле. Похоже, что поле в этот год отдыхает, так как были видны прошлогодние борозды, а на другой стороне дороги темнеет возделанная пашня. Я вырываю из памяти фрагмент — один год поле засевается, один год отдыхает под навозом, кажется, так говорил знакомый агроном. Поскальзываюсь на скрытой в траве лепешке и действительно убеждаюсь, что поле отдыхает.

Станцевав «лунную походку» Майкла Джексона, я кое-как очищаю от зеленой жижи кроссовок. Прохожу дальше. Огромным кариесным клыком, из земли поднимается расколотая молнией береза. Она одна росла посреди поля, раскидистая, вольная, ничто не мешало глотать солнечные лучи ваннами. В неё-то одну и зарядила шальная молния. Почернела, местами обуглилась, но всё равно пытается выжить. Плюет на все ветра и невзгоды и тянет вверх молодые листочки, на тонких ветвях покачиваются длинные сережки. Птичьи трели льются с её ветвей.

Последние закатные лучи окрашивают березу в багряный цвет. Эх, были бы кисти и мольберт…

Были бы кисти и мольберт, то отложил их в сторону, чтобы не портить своей мазней обаяния дикой красоты и непокорности. Рисовать всё равно не умею, а портить такое чудо карикатурой — насмехаться над святым. Словно рисовать безного калеку с куриными ногами. Остается только восхищаться такой жаждой жизни и жгучим стремлением к воле.

Я сам себя поймал на том, что стою, прислонившись лбом к шершавой коре. Какое-то спокойствие передается от дерева ко мне, словно аккумулятор нервов поставил на зарядку и они с каждым моментом крепнут и наливаются новым терпением. Кругом зеленой простыней раскидывается обширное поле. Запахи ранних цветов, вперемешку с ароматами коровьих лепешек и березовой листвы забиваются в пазухи носа. Такие моменты хотелось тянуть подольше, вспоминая о них холодной зимой и немного оттаивая душой.

Сгущаются сумерки. Над кроной березы с сердитым гудением бас-гитары разлетаются майские жуки. Подпрыгнув, я ловлю одного. Самец или самка? Маленькие или большие усики? Причуда из детства, когда в спичечный коробок подбирали пару, потом туда же вкладывали молодые березовые листья, чтобы на уроке выпустить их из-под парты и довести учителей до белого каления.

Жук щекочет волосатым брюшком по пальцу, пока колючие лапки вытаскивают тяжелое тельце к возвышению. Распахнув пластинчатые крылья, жук выпускает стрекозиные крылышки и, что-то недовольно бурча, улетает. Я жду свою спутницу…